Детектив и политика. 1990. Выпуск 5

Второй курс Георгий вспоминал с отдельным удовольствием. Там часто посещала высокая мысль, что вполне может он стать Генеральным секретарем. Поступление в институт, кажется, открывало дорогу именно сюда. Он не представлял хорошенько, как это сделается, но только чувствовал, что будет справедливым и добрым Генеральным секретарем. Косяк мыслей о будущем целиком стекался к этому бугорку, а вовсе не в рутину бумажных обязанностей атташе. Пленительное слово "атташе" стояло так близко к областям, где правительство, что с досадным удивлением Георгий узнал: атташе — самый младший, самый первый дипломатический ранг. Но все равно не осилил побороть обаятельной репутации слова. Репутация, говорил отчим, это — год ты работаешь на нее, потом пять лет — она на тебя. "А потом?" — интересовался Георгий.

Отчим, с замашками уездного аристократа, работал мелким служащим в райисполкоме. Он считался видным мужчиной, слыл сердцеедом и любил при чужих (да, забываясь, и при своих) принять вид ответственного работника.

Полненький, лысенький, чистенький, весь в каких-то складочках, ямочках и щечках, видным мужчиной он считался вот на каком основании. Частенько, в обед, похаживая перед машинистками и подперев большими пальцами подмышки, он громко вспоминал, как занимался в юности фехтованием. "От так! От так!" — показывал он, энергично тыкая локтем в воздух, машинистки легонько взвизгивали, и тут он, разошедшись, добавлял, что еще у него, кажется, есть разряд по ориентированию на местности.

Черкасский бомонд отдавал должное и его благородству — за то, что женился на женщине с ребенком, то есть с Георгием. Это событие случилось много лет назад, но благородство всем запало в душу.

Отчим собирал библиотеку ("В меня только англо-американьськие авторы", — говорил он важно), играл в преферанс по десяти копеек вист, а вечерами тихонько слушал Би-би-си, жмурясь время от времени. "Нужно весты общественную работу, — любил сказать он Георгию, ты на жлобов-то не смотры". "Сам и веды!" — огрызался про себя Георгий, однако работу вел, лавируя между классной шпаной с "Дуси" — дальне-украинской слободки — и учителями — энтузиастами отечественной педагогики.

"Жлобы", или, по-другому, "зверы" — приезжая из деревень, заполняли недоношенные новостройки на окраинах. Их различали в городе по акценту и хаживали бить всем классом. Вместо "туда" жлобы говорили "тудой", а вместо "стул" — "стуло". За это стоило дать в морду.

Особенно кропотливо высчитывал отношения с блатными. Умел на подвох в темном углу: "Ты, курить дай!" — с замершим сердцем ответить: "А Калыту не видали?" Шпана в ужасе пятилась от Георгия, Георгий — от них, в эти минуты ему и вправду хотелось хоть бы раз в жизни повидать Калыту. "Калыта" — это имя было на "Дусе" святым. Георгий иногда мечтал спасти как-нибудь Калыту откуда-нибудь, или оказать фантастическую услугу, или вообще… сделать что-нибудь такое, ну… чтобы Калыта сказал: "Пацаны, Серю не трогать. Серя — классный пацан".

На втором курсе Георгий ненароком спас Сашульке судьбу.

Корейский язык — не самый распространенный язык в мире, но именно его выпало изучить четверым: Георгию, Сашульке, цветку подфака Шнурко, а также Гене Херикову — мужчине на все сто и партийной прослойке.

Сашулька с натугой тянул корейскую поклажу, коверкал лигатуры и ненавидел тонированные глаголы. ("Ну, мяучут, ну, мяучут, с-суки", — жаловался он.) Особенно обижало Сашульку, что в это самое время за стенкой кто-то смакует французскую фонетику, греческие придыхания или, на худой конец, непальский синтаксис.

В тот раз перед зимней контрольной Сашулька, краснея, спустился в лабораторию средств печати, за недостатком места расположившуюся в бомбоубежище, и выпросил ксерокопию грядущего текста у добрейшей Софьи Абрамовны, поклонницы идей Чучхе и революционерки по духу. Что уж он ей наплел — так и не допытались.

Дома, в Капотне, обложившись на кухне словарями, Сашулька не спеша перевел отрывок и дал отредактировать дяде Семе — сухонькому соседу-журналисту с пушистыми, как два сибирских кота, пейсами. Мама иногда, по-соседски, давала дяде Семе колбасы.

Сам дядя Сема работал в капотненской многотиражке "Светлый путь", в отделе писем, для пейсов у него имелась отдельная расчесочка — в ванной на отдельном пластмассовом крючочке.

На контрольной Сашулька подсунул "бомбу". Но вместе с "бомбой" по ошибке, суетясь и вздрагивая, сдал и собственный ксерокс.

Алексей Петрович, преподаватель с причудами, приехав домой в Беляево, насчитал к своему ужасу вместо четырех ксерокопий пять, одну с жирным пятном от сковороды.

Сашулькин перевод захватывал дух литературными излишествами и странным декадентским слогом с внезапными ухарскими интонациями. Даже грамматической ошибки не осталось после дяди Семы… Хотя нет, одна была. Слово "разрядка" оказалось почему-то написанным через две "а" и стало таким: "разрадка", но этого не заметили.

Разыгралось комсомольское собрание.