Детектив и политика. 1990. Выпуск 5

— Обтрэплэться, Гошенька, це ж такэ дило, а ось о гарный, зараз тильки ручку пришьемо, а колы вже заграныцю пойидэшь, тоди й новэнький визьмэшь, оцей, о, бачишь?)

Увидев чемодан Георгия и его разномастный костюм, Бэбэ, видать, сразу понял, что за птица прилетела на его шесток.

— И не будет, тэмм, — Борис Борисович сопровождал фразу необязательным движением нижней челюсти, звук при этом продолжал идти, отчего последнее слово отчеркивалось затейливой виньеткой.

— К-как-как? — Георгий струхнул. — Так а…

— Большой заезд нынче, откуда таких понабралось, сьм?

— вслух размышлял Борис Борисович.

— Да, но я… так а как же… но где же мне жить, а-а?! — Георгий неожиданно осатанел.

Вся бессонная, бездарная ночь в поезде, где два начитанных соседа и соседка — директор библиотечного коллектора в городе Нежине, — напившись пива с коньяком, храпели до утра без всякого порядка, особенно'соседка. Все возбуждение Москвой и контрастная гнусность красномордого квартала, куда без ошибки занес его 26-й трамвай, — все это разом хлынуло из Георгия:

— Вы что, издеваетесь?! Я студент института!! Вы что?? Я сейчас!..

— А где хотите, — отвечал Бэбэ на какие-то свои вопросы, — можно у родственничков, вы, когда поступали, где жили? ах, в гостинице? ну, там и живите, а или советую, умм, снимите — Банный переулок, метро "Проспект Мира", вторая остановочка налево, хм, — он, не сдержавшись, улыбнулся, — не забудьте, Банный — два "н".

"Где они таких чемоданов берут?" — услышал уже в спину Георгий, вылетая из общежития.

Он был до такой степени ошарашен, что схватил подвернувшийся "Москвич" с фургоном и, умостив чемодан на коленях, поехал… к ректору.

То был вопиющий, из ряда вон выходящий пролом в субординации института.

"Я сейчас… я ему…" — прыгала в такт чемодану мысль.

Георгий не знал, что ректор института есть Чрезвычайный и Полномочный Посол, член Коллегии МИД, с ума сойти, если вдуматься в каждое слово. Каждого достаточно, чтобы у благоразумного советского человека твердых взглядов ум зашел за разум.

Георгий влетел с чемоданом в приемную и, запыхавшись, сказал гневно:

— Ректор у себя?

Три опешивших машинистки, замерев за станками, скрестили на нем взгляды, потом перемешали их между собой, снова скрестили и вместе сказали:

— А вас выз?..

— Вы?..

— У нас записы… — вновь озадаченно пересмотрелись. Наконец, старшая, в прическе "хала" — тоже в сеточке и тоже, кажется, с маком, — не выдержав, вдавила клавишу селектора:

— Амон Сергеевич, тут к вам…

— Фамилия! — прогремело откуда-то сверху занятым голосом.

Уже один взгляд Бэбэ по возвращении — уже одно то, как он снял очки, — сказало бы многое проницательному человеку. Но проницательный человек не пойдет прямо к ректору института, если не на грани сумасшествия или отъезда за границу.

26-го сентября у Чиеу не состоялся день рождения. Чиеу был сосед Георгия по комнате и вьетнамец, хотя лицом — вылитый монгол.

Чиеу, СРВ и Георгий Середа, СССР — уселись за стол вокруг бутылки монгольской водки "Архи" — и дверь без стука отворилась. По правилам проживания — врезать в двери замки запрещалось категорически. В комнату плавно и сказочно, как Христос по воде, вошли четверо и полукругом расставились возле стола. Все хором смотрели на бутылку.

Георгий притиснулся к стулу, Чиеу начал было гостеприимное движение, но сдержался.

Комиссия была совершенно на одно лицо — они словно разом испугались в детстве подрасти и как-то расправиться, да так и подсохли. Первый — ректор института Моргунов-Уткин, похожий на жену египетского фараона, только причесанную на пробор.

Да он посол-то липовый, мужик, ты что, не слышал? Он же с начальника курса так и пер до ректора, а уже по должности, сволочь, и ранг получил, понял? — Сашулька презирал выскочек.

— Врешь! — жестко отсекал Хериков, мужчина без всяких.

Он считал долгом защищать вверх по служебной лестнице.

Георгий пришел в себя и, не выдержав общего взгляда на бутылку, пояснил:

— Это во-водка…

В воздухе, над столом, над обрывками девушки с "Мальборо", которую украдкой стащил со стены секретарь парткома Никулин и шипя терзал обеими руками, молчание стало зловещим. И вдруг ректор открыл рот. Это было страшно. Он открыл рот и сказал:

— Что? — сказал он.

Все попятились.

Если только смертному дано представить, как ходит Чрезвычайный и Полномочный Посол, то это выйдет так, как ходил Моргунов-Уткин. Он ставил ноги немного впереди, а тело оставлял чуть сзади, голова мертво сидела на плечах, не отзываясь на движения туловища. Да, то шла власть, так она почему-то ходит в странах народного представительства. "О чем это у тебя мысли?" — сквозило в египетском изгибе фигуры ректора. Этот, конечно, есть самый русский вопрос, до него не привелось дожить поэту Блоку.

Строгий выговор "за распитие спиртных напитков и нарушение правил социалистического общежития" обсуждался в обеих кофеварках. Георгий в считанные часы приобрел репутацию рокового парня и бонвивана.