Детектив и политика. 1990. Выпуск 5

Сапера положили на БМП. Водитель включил зажигание. Машина дернулась, пошла в гору.

— Ставь вторую капельницу! — крикнул ротный.

Санинструктор поставил, но жидкость не пошла. Замерзла.

— Б..! — выругался ротный.

Потом взял чей-то бушлат, накрыл им Сапера.

Тот лежал на ребристом листе акульей морды БМП, смотрел наверх.

В небе болталась шлюпка месяца.

— Б..! — опять выругался ротный. Гримаса исказила его лицо.

Приехали на 46-ю. Положили Сапера на плащ-палатку и понесли в кунг — к врачу. Тот минут пять возился, слушал пульс, осматривал рану.

Наконец открыл дверь, вышел на улицу, сказал:

— Все… Пуля пробила шейные позвонки… Перелом основания черепа… Кровоизлияние в мозг… Все.

Сапера вынесли на свежий воздух и опять положили на броню.

Он был похож на гранату, из которой вытащили запал.

В небе висели осветительные бомбы, и лицо Сапера было хорошо видно.

Кожа его стала похожа на лист вощеной бумаги. Из носа и ушей все еще шла кровь. В глазах отражалось небо — то небо, каким оно было двадцать минут назад.

— Закройте ему глаза и накройте лицо, — сказал кто-то.

Сапера завернули в одеяло, подложив под него носилки.

Через пять минут одеяло припорошил снег.

Вокруг БМП с телом Сапера кольцом стояли солдаты. Курили.

В глазах одного застыл вопрос: "Сапер, почему — тебя?" В глазах другого: "Прощай".

В глазах третьего: "Лучше — тебя, чем меня".

В глазах четвертого: "Если не повезет, скоро встретимся".

В глазах пятого: "Б…"

В глазах ротного — слезы.

Никто из них не хотел стать ПОСЛЕДНИМ СОВЕТСКИМ СОЛДАТОМ, УБИТЫМ В АФГАНИСТАНЕ.

Сапер взял это на себя и тем самым спас несколько десятков тысяч людей, которые в тот момент все еще оставались на земле Афганистана.

А заодно поставил точку на этой войне.

Январь-февраль 1989 года

Олег Борушко

ПРОДАЮТСЯ ЩЕНКИ

Памфлет

1

Из окна персонального автомобиля Москва кажется глубокой провинцией. Мираж объясним, но, как всякий мираж, недолговечен: вскоре сам служебный автомобиль кажется тесноватым, неновым и в целом неподходящим. Георгий вздохнул, проводив глазами машину, пошевелил пальцами в башмаках и тронулся дальше по тротуару.

Особенно ловко бы катить 1-го сентября: на углу Остоженки скоро покажется институт, где товарищи знают тебя исключительно за пешехода, и еще если кожаный плащ совпадает с окрасом машины — черный, и если под лобовым стеклом — красивая пачка сигарет, а шофер празднично умыт и пахнет одеколоном.

— Хорошо! — подумал Георгий.

Денек выдался по-сентябрьски меланхоличный, с тонким дымчатым изъяном — как и положено Дню знаний.

Две приятных "Волги", ЗИЛ, следом еще "Волга" — притормозили у института, "Суслова, Шамиль, Прежнее", — привычно отметил Георгий и вдруг остановился. Эту он не знал. В изумлении сделал шажок назад, сбоку нашаривая в воздухе ручку дверцы, и очнулся. Воровато огляделся по сторонам, хмыкнул — одно из видений испарилось. Одернул плащ, снова для независимости хмыкнул. Спохватившись, скорей полным взглядом обнял второе видение целиком, как берут на руки, и предчувствие судьбы — оно! — явственно толкнулось в сердце.

— Платоныч! Здорово, ну ты че? Ну, ты мужик! — Сашулька, настоящий друг, щупал новый плащ. — А ты видел, мужик, видел? — зашептал он, едва не прихватывая губами мочку уха.

Георгий брезгливо отстранился.

— Побединскую, мужик, это какой-то атас, Побединскую видел?

— Таньку-то? — бросил Георгий наугад.

Журнальный вариант. Публикуется в авторской редакции (с) Олег Борушко, 1990

Если б он снял сейчас плащ и подарил Сашульке — вышло бы не так оглушительно.

Характер Георгия начал портиться после того, как однажды в парикмахерской, желая угодить мамаше, хмурый еврей-цирюльник пророчески поглядел Георгию в затылок и сказал: "Ах, какой красивый мальчик, что вы мне говорите, через два года мальчик будет такой цимес, что вы ваши обои глаза не оторвете", и Георгий, сладко поежившись, разом поверил.

На втором этаже попался друг-Оприченко, долговязый пристукнутый арабист, похожий на палестинского террориста.

— Середа, хелло, Побединскую видел? — друг-Оприченко змейкой сунул неспокойную руку. — Первый курс. Левел. Фазер — зав первой Европой, хата на Сивцевом, хелло, Побединскую видел? — друг-Оприченко уж совал руку Лебедеву, которого все звали Уткин из сходства с ректором.

В перерыве Георгий поднялся в верхнюю кофеварку — и она была там. С нею два молодых человека, видом с западного отделения, совместной спиной отсекали других, может, тоже желающих. Один, нервный, все время дергал ногой. Однако черных волос ее было так негритянски много, а контраст с бледным лицом — настолько разительный, что сам собою притягивался взор. "Вылитая Йоко Оно" — с нежностью подумал Георгий.

2

Три года назад, 30 августа 1983 года, прибыв из Черкасс на Киевский вокзал в глупом поезде, не имевшем никакого отношения к красоте надвигавшихся горизонтов, Георгий вышел на привокзальную площадь. Окинул размахнувшееся ввысь министерство на той стороне Москва-реки. Под этот шпиль на Смоленской площади был теперь в жизни его прицел.