Детектив и политика. 1990. Выпуск 5

Лебедев, кстати, широко работал над собой, развивая врожденное качество: достал через маму идентичный кожаный пиджак, отработал египетскую походку и тоже крен в гyбax — чтобы слово ненароком вдруг не вышло впрямую, а хоть чуть — да боком. Институт стонал от неведения, от необъяснимости брака, профессора стали уступать Уткину очередь в преподавательском буфете, куда он сразу повадился.

Дело разъяснилось через полгода. Оказалось, Марина случайно влюбилась. "Вот уж воистину, — сказал Георгий другу-Оприченко, неудавшемуся жениху, и развел руками, — любовь зла — полюбишь и Уткина".

После свадьбы Уткин пристрастился, стукая пальцем по блюдцу с мелочью, выговаривать продавщице Эльвирке за недовложение кофе и принялся предлагать декану подбросить до дому. Кончил тем, что принес в деканат запасной бампер от "бьюика".

Через полгода институт вздохнул с облегчением: она его бросила. Вспомнили: когда Уткин взял причуду чопорно протягивать слова и последнюю гласную отдавать в нос, а тестя полюбил запросто звать за глаза папой ("Мальчикенн, что вы с-мной споритенн, папа ска-азал, что Ельцин не прав"), — тут Марина стала наблюдать за мужем с внезапным любопытством.

Слухи шли такие: во время зимнего путешествия в Цахкадзор Уткин долго искал жену по всему ущелью, и когда, отчитав администратора, обессилел и тупо сел на корточки возле номера, дверь соседнего номера распахнулась и вышла Марина, а следом двое армян — таких, что Уткин и пикнуть не посмел.

Марина, поглядев на него в раздумье, что-то сказала армянам (Уткину снизу показалось, что по-армянски), и они прошли к лифтам и дальше, кажется, в ресторан.

Через месяц Марина бросила его, не простив, что до сих пор так и не пикнул.

Лебедев был на выпуске из института и на выезде, развод с дочерью парткома в такой ситуации приравнивался к измене Родине. По состоянию здоровья он взял академ, но здоровья там, где хотелось Марине, не поправил и не попал в МИД. Никулин был строг в смысле здоровья. "Ты сначала коммунист, а потом уже импотент", — всегда учил он подчиненных.

Уткин служит теперь на таможне в Шереметьево и рассказывает по вечерам жене — существу кроткому и преданному — жуткие истории о чемоданах въезжающих граждан. Говорят, он особенно свиреп с блондинками и членами партии.

Кстати, карьера ректора тоже закончилась печально. Его в конце концов исключили из партии за взятки, служебное положение и кумовство, судили, но не досудили, восстановили в партии, и он работает теперь в Институте коммунистического движения заведующим секцией развивающихся стран.

Не выручил ректора и особенный телефон в кабинете, телефон, к диску которого пришпилен маленький бронзовый герб Союза ССР. Между своими телефон ласково зовется "кремлевской вертушкой". Вертушка не выручила потому, что в ней нету микрофона, куда говорить, есть только для уха куда слушать и выполнять.

Так проходит слава мирская.

Марина бросила Лебедева, и ее вдруг понесло.

Общественное мнение вновь содрогнулось. Марина словно специально постановила себе это мнение мордовать и держать под высоким током: понесло ее не на стороне, а прямо в институте. Прямо на глазах у Уткина, который крепко одергивал пиджак, когда она плавно проходила у него под носом.

Это прошло, когда Уткин вдруг обратил внимание на Женечку Суслову.

10

Через два дня Сашулька привез кроссовки — в голубой, с белыми зубчатыми полосками, коробке. Это означало: Сашулька торопит события.

Георгий не выказал никакого удовольствия. Скептически примерил, прошелся во второй этаж — поглядеть на изгиб.

С 10 сентября Георгий по совету умных людей съехал из общежития: курс — решающий, в декабре — распределение, мало ли что… Он жил теперь на Соколе, на Песчаной площади: снимал двухэтажную мастерскую за 75 рублей в месяц у художницы Гульбеки-ханум — дочери популярной женщины Востока, благодаря Советской власти снявшей паранджу — впервые на подмостках Средней Азии.

— Хорошо, — сказал, наконец, Георгий. — Деньги?

— Да ладно, че ты, мужик, — Сашулька желал продлить себе радость услуги.

Георгий пожал плечами, снял обувь, уложил в коробку, поставил на телевизор.

— Ну что? — сказал он, присаживаясь на тахту и насмешливо глядя на друга.

— Да вот… Сашулька повел руками, сел боком на стул. Потом поглядел в черный авангардный потолок с пупырышками-плафонами, какие встречаются в кинотеатрах средней руки. Повисла пауза.

— Платоныч, ну так когда, а? — не выдержал-таки Сашулька.

— Чего? — Георгий постучал по пепельнице, сделанной из живого копыта.

— Ну…

— А?

— Ну-у… с Татьяной… — в уголки губ набежали пеночки.

Георгий откинулся на тахте, заломил руки за голову, заложил нога на ногу, покачал в воздухе ступней.

— Завтра покупаешь 30… нет, 50 открыток, все одинаковые… ты адрес знаешь?

— Ч-чей адрес, Платоныч?

— Татьянин, чей, — Георгий скосил глаза, — ну?

— Не-е. Дом знаю, а квартиру не-е…

— Телефон?

Сашулька важно кивнул.

— Алло, это два-три один семь-четыре шестнадцать? — сказал Георгий преувеличенным басом, — угу, это с АТС. Квартира семьдесят четыре? A-а, извините, спасибо. Пиши, — сказал он Сашульке, — тридцатая квартира.