Детектив и политика. 1990. Выпуск 5

Постояли на смотровой, плечо к плечу. Ряд товарищей при виде Тани отвлекся от панорамы, а Георгий вчуже прикинул, какое ладное на ней черное пальто хорошего фасона клеш, да с капюшоном, да отделанное тоже хорошей кожей. "Судьба!" — подумал он.

Москва лежала у ног в россыпи огней, каждый огонь мерцал родственным светом. Город в одночасье сбросил чужой холодный облик, приветливо распахнулся и манил, подмигивая и обещая. Слабое дуновение в лицо словно бы скрепляло новый союз.

Замысел города странно сливался с Татьяной, соединялся тайной связью с ее задумчивым и вместе возбужденным лицом.

Еще он радовался, что выпил, эта дерзость, кажется, хорошего тона, запросто можно вести себя легкомысленно. Георгия распирало. До того чудесно складывалось: возле плеча — Татьяна, внизу рядом понятливый город, хотелось каким-нибудь действием закрепить ощущение. Но действия приходили на ум все банальные.

— К реке? — сипло предложил он.

Сходя на дорожку, серебристым серпантином ведущую вниз к набережной, Георгий подал локоть и поскорее прижал к себе легкое существо руки. Прикрыл глаза, не в силах поверить… Все сбывалось. И можно молчать, главное — свободно можно молчать, на первых курсах ни за что не представлял — каким манером любят девушек, близких к большой политике…

У реки оказалось теплее, чем наверху, к запаху Татьяны примешивался пряный осенний аромат вечера.

Остановились у полуметрового бортика, под ним длинными бликами шевелилась черная густая вода.

— Страшно! — сказала Татьяна, крест-накрест охватив себя за плечи, и кивнула на реку.

— Таня, а ты… — Георгий покусывал губы, — у тебя сейчас никого нет? Ну, в смысле… — он боком приткнулся к парапету.

Она свела пальцами концы воротника, уткнула туда подбородок.

— Нет… — сказала она неуверенно. — Сейчас нет.

— А?.. в смысле…

— Что?

— Ну…

— Был или нет? — она, усмехнувшись, склонила голову набок. — Был. Одноклассник. Мйшка. Хороший человек. В мед поступил. Дальше?

Георгий почувствовал, что Татьяна ждет известной реакции, ждет следующего вопроса, словно испытывает. Он вдруг понял — какого вопроса, и это подхлестнуло спросить вовсе другое:

— А Мишка твой, он мог бы? — Георгий кивнул на реку.

— Что? — она удивилась и тоже посмотрела вниз.

Вода обожгла его, но не сразу, сразу он ничего не почувствовал, только подумал: "очень оригинально", только желание поскорее наверх, и еще удивился, что не холодно, но в следующую секунду — словно ожог, со всех сторон сразу; плащ, надувшийся вначале подмышками пузырем, теперь внезапно с силой потянул вниз, он рванулся к берегу, заметил, что Татьяна вовсе не бегала и не визжала, как следовало, а стояла, замерев и глядела почти мимо. А уже потом бросилась вправо, влево. "Сумасшедший, — весело крикнула она, — псих!" "О'кей!" — крикнул Георгий, отчаянно гребя, и, как показалось, очень бодро, но холод, перехвативший дыхание, донес до Татьяны панический хрип… "Псих, давай руку, эй!"

Но Георгий гордо выкарабкался сам, оцарапав руки, глупо улыбался, сразу под ним налилась лужа. Татьяна, выхватив платок, вытирала для чего-то его лицо, будто это было сейчас самым важным — сухое лицо.

— Ты знаешь, сколько тут до такси, псих?! — приговаривала она, блестя глазами. — Едем ко мне, быстрее, на сумку, ладно, я сама понесу, скорей, — и она пошла вперед с сумкой на плече, которую в последний момент успел сбросить Георгий.

21

С Маринкой пора было завязывать, дернул черт… В глубине души Георгий жалел ее, но глубин своей души он, чем дальше, тем больше — не любил.

Георгий осуждал Маринкин надрывный вызов общественному мнению, полупристойную фигу в лицо лицемерному шепоту однокурсниц. "Все в дерьме, да шитокрыто", — с горькой досадой говорила про них Марина, забывая протягивать слова и чмокать губами. Жгучее безразличие Марины к сюжету ее личной жизни вызывало у Георгия религиозную оторопь.

Месяц назад, в бане, Георгий не расслышал в себе ожидаемого эффекта, увидев Марину раздетой. Баня как баня. За ее спиной перемигивались с Шамилем — но на пустом месте, словно отчитываясь по принятым обязательствам. Вид деловито мылившей, а затем вычесывавшей волосы Марины выходил до обидного обыкновенным.