Детектив и политика 1991 №2

И вот случай подвернулся: в Неглинке появились угри! В тот незабвенно памятный вечер, несмотря на ливень и библейскую мглу, Люсин-Рюмин безошибочно разглядел в этом факте потрясающий ньюс. Ворох мыслей пронесся в его голове: журнал "Тайм" и злобные карикатуры в шпрингеровской прессе, злопыхательство генерала Пиночета и бесплатная путевка в Сочи и, как вершина возможного счастья, публичное чествование в ресторане Дома журналиста. В этот-то момент Люсин-Рюмин и испустил тот ликующий гортанный крик: "Угри! Угри в нашей Неглинке!", от которого чуть не упал в обморок стоявший рядом товарищ Рупоров.

Вечер пролетел в творческом экстазе. За окном бесновался ливень, пишущая машинка стонала от восторга; буквы, как обезумевшие муравьи, наскакивали друг на друга, а сам Люсин-Рюмин метался между полкой с Большой Советской Энциклопедией и письменным столом.

Через час заметка была готова. Оставалось уломать Гуськова. Это было трудно, очень трудно, потому что номер был уже сверстан. К счастью, Гуськов оказался в редакции.

— Алексей Митрофанович, потрясающая новость! В Неглинке угри!

Телефон долго молчал. Потом послышалось ядовитое:

— Ты что, с утра пил, Петя?

— Только пиво, истинный крест…

— А ну-ка дыхни.

Люсин-Рюмин дыхнул.

— Врешь, — проговорил Гуськов. — Иди проспись и к завтрашнему дню придумай для уголка "Отдых в выходной день" что-нибудь оригинальное. Только без вранья…

— Но я в самом деле имею угря… Он еще дышит! — прибавил для острастки Люсин-Рюмин.

— Где?

— У меня на кухне.

— Что же ты его в ванну не пустил? — съязвил Гуськов. — А еще член общества "Охраны природы".

— Ванна занята. Там соседка белье замочила.

— Ладно, Петя, все мы немного устали, — вяло пошутил Гуськов. — Расскажешь об этом завтра. А сегодня я хочу бай-бай.

И тут Люсин-Рюмин выхватил самую надежную козырную карту.

— А метлу помните? Синтетическую! Тогда тоже никто не верил. А что вышло? Всесоюзный резонанс! Злопыхательство за границей! Да поймите же вы, Алексей Митрофанович, — частил Петр, почувствовав по дыханию шефа, что тот уже колеблется, — это же редкостный факт. Я уже не говорю о том, что стоит за этим фактом. Люди, фабрики, самоотверженный труд ассенизаторов, возрожденная природа! Может быть, даже премия!

— Послушай, ты это серьезно? — все еще не веря, спросил Гуськов.

— Мне даже странно слышать такое, Алексей Митрофанович, — обиделся Люсин-Рюмин. — Если не верите, позвоните Белогубову с телевидения. Он тоже домой угря поволок. Мы вместе в разлив Неглинки угодили.

— Какого же черта угри в Неглинке делают? — уже совсем другим тоном спросил Гуськов.

— А на это уж пусть ученые ответят. Пора им быть поближе к нуждам хозяйства.

— Ну хорошо, хорошо. Звони стенографистке и диктуй. Но смотри, Петр, если что, голову оторву…

Люсин-Рюмин продиктовал заметку и в полной эйфории повалился на холостяцкий диван…

Страшное началось только утром, когда освеженный сном, в предчувствии заслуженных похвал, Люсин-Рюмин вышел с вафельным полотенцем на кухню.

Петр жил на Арбате в доме дореволюционной постройки. Дом строился перед первой мировой войной, когда в поэзии уже шкодили футуристы, а архитекторы все еще любили взваливать тяжелые фронтоны на плечи грудастых кариатид и простодушных атлантов.

Увы, атланты и кариатиды обитали только снаружи, внутри же квартиры помимо Люсина-Рюмина жил еще таксист Яша и совершенно похожая на него лицом сожительница по имени Зинаида, создание не очень чистоплотное, но простодушное.

— Где это ты такого угря ухватил? — спросили Яша и Зина, соскабливая зубами жир с лоснящейся шкурки. Щеки их пламенели в лучах восходящего солнца.

Угорь, неосторожно оставленный с вечера Люсиным-Рюминым на кухне, лежал на столе в сильно укороченном виде. Но Петра обидело не это, а то, что соседи поедали его сырым.

— А уж жирен, подлец, — ворчал в восторге Яша. — Бока сочатся!

— Что же вы его сырым жрете? — спросил Люсин-Рюмин.

Яша и Зина перестали жевать и уставились на соседа.

— Ты что, Петя, не выспался? — ласково спросила Зина.

Она отхватила от рыбины кусок длиной в ладонь и подсунула к носу Люсина-Рюмина.

— Самый что ни на есть копченый! Душа вянет от сладости…

Петр взял ломоть угря и, пошатываясь, пошел в комнату. Вместе с томным запахом копчения до него дошел весь ужасный смысл происшедшего. Он заполз на диван и тихо заплакал.

— Петр Гаврилович, а Петр Гаврилович, — скреблась под дверью Зинаида. — Ты чевой-то? Не заболел ли? Может, Яшу за пивком послать?

— Газетку, газетку сунь ему под дверь, — подсказывал с кухни сожитель. — Пусть порадуется. Как пишет, шельмец! Ученых-то, ученых как под зябру поддел. Мол, за вами слово, товарищи ученые. Эх! — с тоской крякнул он. — Надо было и мне в ФЗУ идти…

Люсин-Рюмин слышал все: и как соседи шуршали на кухне газетой, и как хряснула о дно помойного ведра выброшенная угревая голова, и как Яша, собираясь уходить, напевал свое любимое "На границе тучи ходят хмуро", и как потом захлопнулась дверь за Зинаидой.