Детектив и политика 1991 №2

Конечно, если бы он выхватил сейчас свой пистолет, это тоже было бы в лучших полицейских традициях. Смерть на боевом посту. В награду ему устроили бы шикарные похороны, которые почтили бы своим присутствием такие особы, как главный полицейский комиссар и мэр города. Соберутся его товарищи по оружию, одетые по такому случаю в парадные мундиры и белые перчатки, а когда репортаж о похоронах передадут по телевидению, миллионы женщин побегут за платками, чтобы утереть слезы Что говорить, все будет по высшему разряду, хотя, к сожалению, виновники таких торжеств не могут оценить всего их великолепия. Интересно, будет ли кто-нибудь всерьез опечален его безвременной кончиной? Диди? Неужели она вспомнит его только как одного из мужчин, с которыми делила постель?

Он снова приоткрыл глаза и огляделся. Расположение действующих лиц изменилось. Тот, что выбирался из вагона, чтобы отключить напряжение, теперь вернулся, а высокий, видимо, их главарь, как раз только что вошел в кабину машиниста. Здоровяк расположился в центре вагона лицом к его головной части, а в дальнем конце еще один выталкивал последних пассажиров.

Итак, теперь шансы не столь угрожающе неблагоприятны: не один к четырем, а один к двум. Звездный час? Да. Для того чтобы тебя прикончили. "Видите ли, сэр, — оправдывался он перед капитаном, который, как он представлял, будет исподлобья мрачно смотреть на него, — мне было наплевать, что случится со мной, но я не хотел, чтобы пострадали пассажиры. Поэтому я не стал хвататься за оружие, а продолжал вырабатывать план, как лучше послужить общественным интересам в данных обстоятельствах и поддержать славные традиции нашего департамента".

Он горько усмехнулся и снова закрыл глаза. Решение принято. И пусть извинят его уважаемые господа полицейский комиссар и мэр.

Впрочем, не пройдет и месяца, как вашему покорному слуге все равно вышибут где-нибудь мозги. Поэтому никто ничего не потеряет. Вопрос, будешь ли ты действительно оплакивать меня, Диди?

Наличие при нем пистолета не давало ему ни малейшего ощущения безопасности. Наоборот, он бы о радостью избавился от него при первой же возможности. К тому же это было лишнее напоминание о том, что он пренебрегает служебным долгом. Диди… Вот она поняла бы его. Она, наверное, поздравила бы его с тем, что у него появился проблеск сознательности, что он перестает быть бездумным инструментом общества всеобщего угнетения.

Начальство посмотрит на это иначе. Будет устроено расследование, потом разбор его дела в департаменте и — увольнение. Коллеги начнут дружно презирать его. Даже те, кто сам никогда не попадал в большие переделки. Они, может быть, и продажные людишки, но не настолько, чтобы подставить без толку башку под пулю.

Во всем этом он видел один проблеск надежды: другую работу найти можно — другой жизни не будет.

Каз Доловиц

Доловиц прошел тем же туннелем к выходу на улицу. Его настолько разозлил машинист "Пелхэма, 123", что схватки в желудке почти прекратились. Увидев свободное такси, он сделал жест водителю…

Влетев в вестибюль, он махнул пропуском у окошка дежурной и поспешно спустился на станцию. У одной из платформ стоял поезд с открытыми дверями. Понятно. Если "Пелхэм, 123" все еще стоит в туннеле между станциями, то состав, который следовал за ним — "Пелхэм, 128", — неизбежно должен был остановиться перед красным сигналом светофора. Когда он еще раз взглянул на поезд, до него дошло, что вагоны освещены лишь тусклыми аварийными лампами. Он подошел к кабине машиниста.

— Давно пропало напряжение?

Машинист был немолод, и ему явно не мешало побриться.

— А тебе-то какое дело? — вяло ответил он.

— Я — Казимир Доловиц, старший диспетчер с "Гранд Сентрал".

— Тогда извиняюсь… Пару минут назад, не больше.

— Ты сообщил в Центральную?

Машинист кивнул:

— Диспетчер сказал, чтобы я сидел и ждал. А ты не знаешь, что там стряслось? Опять человек на рельсах?

— Не знаю, но, черт побери, сейчас же пойду и узнаю, что происходит!

Он дошел до конца платформы и спустился на путь. Двинувшись по темному туннелю, он подумал, что мог бы воспользоваться передатчиком машиниста, чтобы выяснить у Центральной, почему нет напряжения. Но потом решил, что в этом нет надобности. К тому же он любил во всем разбираться сам.

Подгоняемый злостью и нетерпением, он пустился легкой рысцой, но желудок снова дал о себе знать, и шаг пришлось замедлить. ОА массировал, рукой живот, стараясь разогнать пузырь воздуха, который начал давить на сердце. Однако он продолжал двигаться вперед, пока вдруг не услышал голоса. Сузив глаза до щелок, он стал пристально вглядываться в темноту туннеля. И тут увидел прямо перед собой нечто невероятное: толпу людей.

Лонгмэн