Детектив и политика 1991 №2

Весь пол вокруг постели был усеян деловыми бумагами, которые он разбросал собственноручно, чтобы показать возможным посетителям, что работает даже в таком состоянии. О том, что ни одну из бумаг он не прочел, догадаться было невозможно. Он лежал в неудобной позе на спине, небритый, в поту, слегка постанывая от жалости к самому себе. Его нисколько не беспокоило, управляют ли городом в его отсутствие. Как-нибудь обойдется. Он отлично знал, что с раннего утра в одной из двух больших комнат на первом этаже его помощники поддерживали связь с городским советом, где в действительности решались повседневные проблемы. У изголовья постели стоял телефон, но секретарша получила строжайшее указание соединять его с внешним миром, только если случится что-то действительно катастрофическое. Скажем, если Манхэттен начнет стремительно погружаться в залив, чего, кстати, господин мэр втайне от всей души желал.

С тех пор как его избрали мэром, это было первое утро, за исключением краткого отпуска в теплых краях, когда в семь утра он не покинул своей резиденции и не отправился в городской совет. Поэтому он чувствовал себя не в своей тарелке. Услышав теперь гудок теплохода, донесшийся с реки, он вдруг подумал, что каждый из его предшественников, а это были превосходные, честнейшие люди, слушали такие вот гудки по тридцати лет кряду. Для его превосходительства это была весьма примечательная мысль. Потому что, будучи умным и образованным человеком (Противники оспаривали первое и всячески приуменьшали второе), мэр совершенно не обладал чувством истории, пониманием ее романтики. Его не интересовал даже дом, в котором он теперь жил по прихоти избирателей. Лишь совершенно случайно ему стало известно, что это здание было построено в 1897 году как частная резиденция Арчибальда Грейси, что это достойный, если не сказать великолепный, образчик федералистского стиля, что стены комнат первого этажа украшают полотна Трамбелла, Ромни и Вандерлина, ни одно из которых нельзя отнести к лучшим работам этих художников, но имена говорят сами за себя.

Эти сведения сообщила ему жена, которая когда-то изучала в колледже искусство или архитектуру, он не мог припомнить, что именно.

Вскоре он задремал, и ему снились аполитичные сексуальные сны. Когда зазвонил телефон, он как раз покрывал поцелуями грудь послушницы из затерянного в Швейцарских Альпах монастыря. С трудом вырвавшись из цепких объятий монашенки, у которой, как он и думал, под пелериной ничего не было, он дотянулся до телефонной трубки. Подняв ее к уху, он издал вместо приветствия какой-то нечленораздельный хрип. Голос, который он услышал, доносился из комнаты первого этажа и принадлежал Мюррею Лассалю, заместителю мэра, первому среди равных, человеку, которого пресса называла "генератором идей нашей городской администрации".

Лассаль сказал:

— Извини, Сэм, но мне придется тебя потревожить.

— Ради бога, Мюррей, я умираю…

— Тебе придется это отложить. Тут на наши головы свалилось одно весьма неприятное дело.

— А ты не можешь сам с этим разобраться? Ты же справился один с волнениями в Браунсвилле… Мне в самом деле очень плохо, Мюррей. Голова просто раскалывается. Я едва дышу, каждая косточка болит невыносимо…

— Я, конечно, мог бы справиться с этим, как справляюсь с любым кризисом в нашем треклятом городе. Только на этот раз я и не подумаю этого делать.

— Что я слышу?! В лексиконе заместителя мэра не должно быть слов "и не подумаю"…

Лассаль, который и сам был простужен, но не так сильно, как его босс, сказал:

— Не надо читать мне нотаций, Сэм, а то я не посмотрю, что ты болен, и буду вынужден напомнить тебе…

— Да я же шучу! — поспешно перебил его мэр. — Видишь, даже в таком плачевном состоянии я сохраняю больше чувства юмора, чем было когда-либо у тебя. Хорошо, что там произошло? Должно быть, это действительно ужасно?

— Еще как! Это обернется для нас большим скандалом.

Ожидая дурных вестей, мэр по своему обыкновению зажмурился, словно защищаясь от ярких солнечных лучей.

— Ну, говори же, не тяни.

— Банда захватила поезд подземки, — ответил Лассаль. — Они взяли заложниками шестнадцать пассажиров и машиниста и не освободят их, пока город не заплатит миллион долларов.

На мгновение мэру в его лихорадочном состоянии показалось, что он все еще спит и просто перенесся из далеких Альп в декорации более знакомых нью-йоркских кошмаров. Он часто заморгал, ожидая, что дурной сон исчезнет. Однако голос Лассаля убедил его, что все происходит наяву.

— Ты что, не слышишь меня? Я говорю, банда захватила поезд подземки и взяла заложниками…

— Вот дерьмо! — взорвался мэр. — Дерьмо! Проклятое дерьмо!

Он провел детство в тепличной обстановке и так и не научился ругаться убедительно. Давным-давно он понял, что искусство сквернословия, как иностранные языки, лучше дается в раннем возрасте, но поскольку считал умение ругаться необходимым для своего общественного положения, не оставлял попыток овладеть им.

— Дерьмо! Сволочи! Надо же придумать такое, чтобы помучить меня! Что, полиция уже там?

— Да. Ты готов обсудить все это?