Детектив и политика. Выпуск №2(6) (1990)

Но чем дальше, тем неуютнее чувствовал себя Вениаминыч в отпусках. Слишком многое — и быстро — менялось на Родине. Он избегал метро, где его бесцеремонно осматривали недобрые пассажиры. В глазах попутчиков он не видел ничего, кроме тоскливой неприязни. Некоторые норовили толкнуть. От них, соотечественников, плохо пахло. "Ах да, у них ведь нет мыла", — вспоминал Вениаминыч. И прятал нос в газету, запах которой возвращал его в школьные годы.

Но неприятно было не только под землей. Там, по крайней мере, большинство молчало. На улице же могли сказать гадость. Нищие в переходах тянули скрюченные руки именно к нему. Босоногие цыганята окружали его и нечистыми пальцами хватали за английский костюм.

И в родном департаменте не находил он отдыха. Каждый жадно глядел на его толстый новый портфель с блестящими застежками, на его карманы, следил за руками: ждали подарков. Сувенир был ключом к дальнейшему общению. Принес — начнут улыбаться, слушать. Просто так посидел в кабинете — чувствуешь себя, как в метро. Ну а самое страшное, когда уходишь и спиной ощущаешь, как тащат деготь и перья, хватают, катают по министерскому полу улюлюкающие сотрудники! Страшно! Страшно!

Бежал Вениаминыч вниз по узкой лестнице, сталкиваясь с пугливыми секретаршами, младшими товарищами с еще незрелой завистью в глазах, выскакивал в стеклянный проход мимо незлого милиционера и оказывался на любимой всеми иностранцами улице Арбат.

"Ах, Арбат, мой Арбат, ты мое пристанище", — вертелось в голове. Оглянувшись в последний раз на "Гастроном", скрывавший над собой целое министерство, он медленно шагал по театрализованной улице, чувствуя себя иностранцем…

Удивительное дело, московский люд, так тонко чующий своего где угодно, хоть на Северном полюсе, хоть в нью-йоркской толпе, запросто поймается на обычно одетого, если идет он медленно, голову держит прямо и при этом улыбается. Ничем не проведешь нашего человека — ни шмотками, ни кейсами, ни небрежно перекинутым через руку плащом самого сумасшедшего покроя. Но улыбка…

Улыбаться умеют только иностранцы. Попросите рядового гражданина нашей страны улыбнуться. Он раздвинет губы, порой даже не побоится обнажить зубы. Лицо при этом сморщится, скукожится. Вот, мол, пожалуйста. Не нравится? Ах ты, скотина несчастная! Подонок, свинья, рогоносец проклятый! И — лица распрямляются, привычно звереют. Любо-дорого смотреть!

Улыбаться умеют только иностранцы. У них это выходит натурально, без натуги. Идет себе по городу и, когда хочется, — улыбается. Пытливый исследователь вряд ли и уследит за моментом рождения этой улыбки. А иногда все время улыбаются, лица такие счастливые, кормленные, розовые, глаза блестят, фотоаппараты на шее…

Вениаминыч шел и безмятежно улыбался. Ему уступали дорогу, льстиво заглядывали в глаза, надеясь на комплимент в адрес перестройки. "Вонт ту чейндж гринс?" — зашептали вдруг справа под локтем. Вениаминыч, не снимая улыбки, повернул голову — сопливый фарцовщик предлагал сделку, клюнул.

Еще шире улыбался Вениаминыч, стараясь, впрочем, не перебарщивать. Посрамленная фарца отваливала. Бородатые художники с надеждой провожали взглядами Вениаминыча. "Бест пикчерс ин Москоу", — взвивался один, за что удостаивался кивком улыбающейся посольской головы. Картинки были похожи одна на другую, как открытки в почтовом отделении. Сюжеты не баловали разнообразием. Церкви были в моде, зимние, летние, разрушенные, со святыми, с Христом, наши, ихние. В центре улицы стоял парень с мольбертом, писал, видимо, арбатский дом. Вениаминыч подошел. Художник отступил на полметра, полюбовался на пейзаж: на картоне лежал голубой снег, избушка призывно светилась огоньком, огромная луна висела над дымившейся трубой.

"Совсем спятили", — подумал Вениаминыч и погасил улыбку. Мгновенно его узнали. "Ишь, падла, под фирмача работает", — услышал он за спиной и заспешил прочь.

Только дома, заперев дверь на два замка, выписанных из Гонконга, задернув шторы, врубив видео с чем-то легким, эротическим, налив "Джонни Уокера" и погрузившись в глубокое кресло финского производства, он успокаивался. "Нет, скорей домой, к пальмам! — говорил он себе в такие минуты. — К черту этот город, на Остров!"

Решив, что он компенсирует себе московскую трату нервов транзитной остановкой в Амстердаме, где, как хорошо знают бывалые путешественники, расположен дешевый безналоговый магазин в аэропорту, Вениаминыч окончательно успокоился.

Он и не догадывался, какая буря собиралась над его головой.

Короче, Вениаминыч не хотел уезжать. Ему нравилось быть послом. Возвращение означало превращение в рядового гражданина Страны Советов — стоящего в очередях, выслушивающего хамство начальников и продавщиц. И жгла его зависть к преемнику. Он поселится в его доме, сядет в его кресло, в его автомобиль. И красавица Зоя будет ласкать не его, Вениаминыча, а нового… Вениаминыч тихо зарычал.