Детектив Марк Вентура

Ей стало радостно, тепло и необычайно спокойно на душе, как будто бы прошлое отступило, подернулось какой-то туманной пеленой или дымкой, словно ничего страшного или грустного никогда и не было в ее жизни, словно та мечтательная девочка из приюта выросла, стала большой, умной и счастливой. Как будто у нее был свой дом, в котором она была хозяйкой, ласковые, прилежные дети и отважный и добрый муж и так шли годы, раз за разом приходила осень. Дети выросли, стали большими, поступили на службу. В комнате горел очаг, они с Вертурой лежали на кровати, обнявшись, также как сейчас, смотрели в огонь камина. За окнами шумел ливень, на столе горела свеча, лежали раскрытые тетради и книги.

Ее счастливая и безмятежная жизнь, которую она успела прожить целиком за эти минуты, прошла перед ее внутренним взором. Больше не надо было никуда спешить, не надо было бояться. Все хорошо — подумала она радостно и спокойно и, коснувшись губами теплых пальцев ставшего ей таким близким за эти дни мужчины, улыбнулась и опустила веки. Она сама не заметила, как убаюканная этими радостными мыслями уснула. Вернее так и не смогла различить, было ли это все — и дом, и семья, и жарко натопленная печь, и книги, и дождь за окном, и долгие счастливые годы на самом деле, или всего лишь чарующим и радостным сном, какой забудется, но навсегда останется в ее сердце.

Глава 12. Фестиваль. Пятница день

Вертура проснулся от звуков музыки и громких голосов за окном. Снаружи было солнечно, через неплотно задернутую штору в комнату заглядывало ясное пронзительно-синее утреннее небо. От бравурного воя волынки и восторженных окриков, от позднего утра, когда можно спать сколько угодно и не надо вставать на службу, на душе становилось легко и весело.

Печь была жарко натоплена, но в комнате было свежо: окно рядом с письменным столом было открыто. Через него в комнату врывался радостный говор голосов, стук колес и копыт, тянуло пряной сладостью конского навоза, опавших листьев и трубочного дыма, веяло свежестью близкого моря и реки.

Прохладный западный ветер сильными порывами задувал вдоль улицы, раскачивал деревья. Мариса сидела за столом, щурилась, приглядываясь, что происходит снаружи на проспекте. Она совсем забросила рукопись, придерживая одной рукой голову, по привычке сжимала в руках перо, как будто размышляла, что бы такое написать и не могла найти ни подходящих слов, ни темы.

— Я отдала твои шмотки в стирку. Встала в пять утра, чтобы успели высушить, пока ты спишь — заметив, что детектив проснулся, сообщила она с таким видом, что для нее этот труд был просто непосильным — знаешь, про героев героические рассказы пишутся лучше, когда сидишь с фужером и трубкой в тишине кабинета. А когда натираешь песком на кухне подгоревшую кастрюлю, вся эта ваша вздорная писанина видится глупой и бестолковой прихотью сытых девочек, что на папины денежки возомнили о себе какие они умные и высокодуховные и потом рассказывают всем, как они ловко разбираются в жизни, валандаясь с фужером вина на тахте.

— Если все плохо, и не получается изменить мир, напиши так, как хочешь в своей книге — важно закинув ногу за ногу, уставился в потолок, ответил ей детектив.

— Ага, замкнутый круг — раздраженно бросила ему Мариса — пока ты никто у тебя никогда не будет ни денег, ни знакомых, чтобы стать кем-то, и каждый умник будет понукать тебя, как неправильно ты написал каждую вторую букву, и конечно же он знает как надо сделать так чтобы было гениальнее всех… Вот есть же бездарности — заплатили и о них трубят на всех углах, и никто на них рта не смеет раскрыть. Мастера короткого рассказа, таланты от Бога, новые гении современности! Вот как этот Гинче, издался о своих развлечениях на конюшне. Популярный же и озверенно талантливый автор деревенских брошюрок про лошадей — она схватила и продемонстрировала свежий номер «Скандалов» и с брезгливостью отбросила его обратно на стол — турниры, породы, седла, советы. И покупают, обсуждают же все. Даже кто читать не умеет, просто потому, что он такой модный, напьются до тошноты и начинают — как все складно, как жизненно, как ловко подмечено! Почетным литератором стал, философом, доктором светского общества. Все ему, гонорары, семинары, приглашения! А меня из-за тебя премии лишили!

В ее голосе сквозили злость, зависть и обида.

— Да. Некрасиво вышло — согласился, закивал Вертура и тут же увел в сторону тему — а таким, как этот Гинче точно не надо придумывать что-то действительно хорошее и новое. Продадут все. Зато ты можешь воротить как тебе угодно, и никто не скажет, что ты там такое пишешь. И ведь можно же написать нескучно и про конюшню: например как какой-нибудь престарелый вульгарный сноб приторачивает на свою напомаженную лошадиномордую подружку стремена и седло, ставит ее в денник…