Дети

Имеется в виду Зерах. Халуц Иоанны болен. Приступ почечных колик был настолько сильным, что надо было вызвать врача и сделать ему успокоительный укол. И почему все это? Из-за его бесконечной ходьбы в рядах демонстрантов. Все время, как в дни юности здесь, в Берлине, он участвует в демонстрациях и шествиях, полагаясь на ботинки Болека, хранящие его от холода. С собрания на собрание, с демонстрации на демонстрацию. Он даже иногда выступает с речами. Кончилась забастовка и вспыхнула страшная вражда, старая вражда между нацистами и коммунистами, и без конца ползут и множатся слухи о том, что генерал Шлейхер сговаривается с Гитлером о создании правительства. Город похож на водоворот, рабочие демонстрируют, и коричневые батальоны Гитлера маршируют по рынкам. Праздник и битва в городе – как близнецы. И рождественские песни звучат, как боевые марши. Все время кровавые столкновения. Полицейские машины не перестают гудеть. Елки падают от залпов, и кровь на снегу. Попал Зерах во всю эту кутерьму большой войны. Берлин тридцатых годов лихорадит не меньше Берлина годов двадцатых. Политика захватила место теорий и идей. И все же Зерах не тот, каким был в двадцатые годы! Вчера ему изменили ботинки Болека, и теперь он лежит в постели и стонет от боли.

– Как он себя чувствует? – спрашивает дед с большим беспокойством.

Фрида забыла цель своего прихода к деду, переплетает пальцы и поднимает глаза к потолку.

– Боже, уважаемый господин, как он страдал! Бегал туда и назад!

– Бегал?! Ведь доктор сказал ему – лежать и не двигаться.

– Как ему лежать без движения, если в животе у него шоколад.

– Шоколад! – поражен дед. – Причем тут шоколад?

Тут обнаруживается ошибка. Дед имел в виду Зераха, а Фрида – Франца. Франц, как спортсмен, встает раньше всех в доме и торопится в ванную – укрепить тело холодным душем. Он так же единственный из семьи, который чувствует поддержку Вильгельмины и посещает ее на кухне, ведя с ней короткие и длинные беседы о гребной секции. Его, как и ее, привлекает этот вид спорта. Так случилось, что вчера он пошел кататься на коньках и разбил колено. Утром встал – сменить повязку на колене, открыл аптечный шкафчик в ванной, и, к большому своему удивлению, обнаружил там плитку шоколада. Рядом с ней, в уголке, лежала книга Иоанны, и Франц был уверен, что это она припрятала шоколад вместе с книгой. Что же он сделал? Горе ушам, что это слышат: не отходя от шкафчика, сжевал и проглотил без остатка всю плитку! Но шоколад этот не принадлежал Иоанне, и это вообще шоколад специально для поноса, купили для Бумбы, которого нельзя заставить пить касторовое масло. Так что у Франца это тоже сработало. Во всех упражнениях его спортивной секции он так резво и без конца не бегал под действием этого «шоколада».

– Пусть бегает! – говорит дед Фриде, уяснив свою ошибку. – Пусть бегает, и научится сдерживать себя от обжорства.

– Да, он вообще не любитель поесть, – говорит Фрида, – он просто голоден.

– Голоден?! – никогда еще в своей жизни дед не слышал, что в его доме кто-то голоден.

– Именно, уважаемый господин, голоден! У меня и моей матери дети привыкли заходить в кухню, когда им захочется. В конце концов, они – дети, несчастные сироты. Покойный господин никогда не заставлял меня запирать от детей в буфете сладости. Фрида, говорил он мне, если сладости будут перед ними открыты, они не будут так жадны к ним. А сейчас эта Вильгельмина заперла все! Буфет в столовой закрыт на ключ. В кухню не вхож никто, чтобы полакомиться в кастрюлях, как это принято у детей.

– Вильгельмина, – прерывает ее дед, – во всем виновата она.

Только тут вспоминает Фрида, что вовсе не из-за Вильгельмины пришла к деду.

– Не о ней речь, а об Эдит! – и, ослабев, опускается на кресло. – Уважаемый господин, когда всему этому придет конец?

– Чему? – удивляется дед.

– Что значит – чему? Они вместе живут в одной комнате.

– А-а, – отмахивается дед, – это уже давно.

– Но, уважаемый господин! В одной комнате, на глазах у малых детей, без венчания. Это же может сделать Иоанна, когда придет ее время?

– Иоанна? Нельзя знать, что сделает Иоанна.

– Но, уважаемый господин, это же полный крах!

– Почему? Эдит выздоровела и стала еще красивей в последнее время. Она даже прибавила в весе.

– Здорова! – вскрикивает Фрида. – Прибавила в весе. – Она упирает в деда молящий взгляд: может, он, в конце концов, поймет, в чем дело, и не надо будет ему объяснять, почему она прибавила в весе?

Дед продолжает безмятежно раскачиваться в кресле.

Еще пара раскачиваний, и дед встает. Начинает расхаживать по комнате, заложив руки за спину. Неожиданно останавливается перед большим зеркалом, рассматривает свою шевелюру, и толстые его брови шевелятся.

– Лицо Эдит похудело. Очень похудело... – и, глядя на свое лицо, глубоко вздыхает. – Мы уже стары, Фрида. Не стоит нам вмешиваться в дела молодых.

Фрида опустила голову: дед открыто признается в своей старости. Никогда еще этого она не слышала из его уст. Слова эти защемили ей сердце, как в молодости, когда дед любил ущипнуть ее за щеки.

– Ах, уважаемый господин, как все изменилось.