Дети

– Фрида, – переводит дед разговор на другую тему, – завтра мы идем в банк проверить твой счет. Капитал твой хорошо увеличивается из года в год.

Слезы на щеках Фриды.

– Уважаемый господин, – она складывает руки на груди, – даже если мой счет растет из года в год, Рождество в этом году не будет таким, как в прошлые годы.

– Абсолютно тот же праздник.

– Нет, в этом году будет Вильгельмина.

Когда кто-то ругает новую повариху, дед выходит из себя.

– Что ты имеешь против нее? Я хочу хоть один раз услышать ясно, в чем дело?

– Просто, я не терплю ее. Никто в доме ее не терпит.

Фрида теряет всякую сдержанность, когда речь идет о Вильгельмине.

– То, что я говорю вам, уважаемый господин, я не буду стоять рядом с ней около одной елки! Или она или я.

– Будь разумной, Фрида. Что я должен сделать?

– Немедленно выгнать ее из дома.

– Нет! – решительно отрезает дед. – Нет никакой причины выгонять ее из дома. Она прилежна, чиста, профессионально выполняет свою работу. Ее ни в чем нельзя упрекнуть.

– Можно, и во многом, увольте ее.

– Дед! Дед! – врывается в комнату Бумба. – Он мертв! – И протягивает деду клетку с мертвым попугаем.

– Это случается, – успокаивает его дед, – птицы умирают, и покупают новых птиц.

– Я не хочу другого попугая. Я хочу только моего попугая.

– Но мальчик, он же мертв.

– Меня это не колышет. Он мертв, потому что Вильгельмина его отравила.

– Мальчик, прекрати говорить глупости. Некрасиво так говорить.

– Она его отравила! Что вдруг он умер, если она его не отравила? Вчера еще кричал, а сегодня – ничего. Дед, только она такое может сделать, только она.

– Бумба, я не люблю, когда обвиняют без всякого основания.

– Без основания? Да, она не терпела моего попугая, потому что он всегда ей кричал – «Я несчастен, госпожа». Она мне сказала, что не любит несчастных, ни людей, ни попугаев.

– Мальчик!..

Теперь в деде восстает все – топорщатся волосы и усы, поднимаются глаза и брови. Он берет Фриду за плечи и отодвигает ее в сторону, отнимает у Бумбы клетку с попугаем, и ставит ее решительным движением, без всякого уважения к мертвому, на стол, накрытый чистой кружевной скатертью бабки:

– Вы все сошли с ума! Все набросились на добропорядочную несчастную женщину. Я не потерплю этого! Ни в коем случае не потерплю!

И дед делает то, что никогда не делал: указывает на дверь и гремит во весь голос:

– Уходите отсюда! Немедленно уходите!

«Выгонять меня из комнаты из-за Вильгельмины? Меня?!

Фрида хватает за руку Бумбу, тащит его через всю комнату и даже не оборачивается в сторону деда. Бумба все же оборачивается в дверях, и черные его глаза блестят:

– Она, она его отравила! Она вообще делает себя начальницей в доме. Это я говорю тебе, дед.

Дверь захлопывается, и дед остается в комнате один в компании мертвого попугая.

«Никому не нанесет вреда, если она немного наведет порядок в доме». Принятие Вильгельмины в семью сделалось для деда сильнейшей необходимостью. Он даже не требует от нее подчинения духу этого дома. Дед ищет компромиссы. Постепенно все к ней привыкнут, а она привыкнет к ним. Дед обязан сломать эту вражду в доме. Следует поговорить с Вильгельминой, научить ее правилам поведения в доме в духе ее обитателей. Ему следует поговорить и с ними, чтобы они также поняли ее.

Тем временем, Фрида поднимается на второй этаж. Бумба уже вырвался из ее рук и помчался по всему дому возвестить о мертвом попугае. Фрида намеревается справиться о здоровье Франца. Но в эту минуту ей встречается Эдит. Умытая и надушенная, она выходит из ванной.

– Иисусе, детка, – вскрикивает Фрида, – почему ты не обернула голову полотенцем? Слышно ли такое? Выйти из горячей ванны на холодный воздух, не обернув голову полотенцем!

Фрида суетится вокруг Эдит, сопровождает ее до ее комнаты и даже вместе с ней входит.

В комнате все прибрано, не к чему придраться. Кровать застелена, золотой браслет на ночном столике, на котором, как всегда – фотографии господина и госпожи Леви в кожаных коричневых рамках. Центральное отопление работает в полную силу и сушит мокрую голову Эдит. Золотые рыбки безмятежно плавают в большой стеклянной банке. Опускается Эдит на стул перед парфюмерным столиком – сделать себе маникюр, Эсперанто лежит у ее ног.

«Как она красива, – плачет душа Фриды, – как красива! Принц ей не пара, только король! И она, несчастная, ввязалась в такую позорную историю. Ах, Святая дева Мария!»

У кого есть право вмешиваться в дела Эдит, если не у Фриды?

«Я ведь держала ее ребенком в своих объятиях».

– Эдит, я видела деревянную лошадку в комнате Эрвина.

– Красивая лошадка, правда?

– Красивая лошадка. Но зачем она нужна, такая большая?

– Что значит, зачем? Чтобы на ней скакать.

– Эдит, детка моя, младенец не скачет на лошадке.

– Но, Фрида, он не младенец. Сын Эрвина – большой мальчик...

– Его сын! – повторили губы Фриды, и тут Эдит стало ясно, что имела в виду Фрида, она отбросила ножницы на столик, и зашлась в неудержимом хохоте. Ох, как умеет сдержанная и тихая Эдит хохотать! Вся комната сотрясается и звенит от этого хохота. Так хохочет лишь дед.