Дети

В ночные часы она спала рядом, и он прислушивался к ее спокойному дыханию. Страх снова овладел им, и не было у него сил, чтобы с ним бороться. Встал, чтобы скатать портьеру. В эти поздние ночные часы уже погасли звезды в небе. Прошла над ним первая ночь страхов, и он не сомкнул глаз.

С наступлением утра он взвешивал – идти ли на фабрику, или сказаться больным и остаться рядом с Эдит в этот последний день их совместной жизни. Решил, что будет продолжать жить, как обычно. Уже в рабочей одежде стоял у дверей и колебался – выйти ли в коридор. Эсперанто, лежащий у дверей, преграждал ему путь. Повернулся лицом к комнате. Был уверен, что никогда сюда не вернется. Кто-то ждет его на углу улицы и попросит его следовать за ним. Взял с собой в дорогу чистый платок, прошел мимо спящей Эдит. Склонился над ней.

– Я думала, что это мне снится, – прошептала она сонным голосом, раскрыв глаза.

– Спи, спи,– сказал он голосом, который совсем разбудил ее.

– Не забудь взять свою еду на фабрику.

Фрида готовит ему теперь каждое утро еду на фабрику. С момента, как Фрида примирилась с его присутствием в доме, он для нее как один из домашних. Он продолжал сидеть на постели и гладить лицо Эдит.

– Как ты себя ведешь этим утром? Словно собираешься надолго расстаться.

Он тревожился, что в душе у нее возникнут подозрения, и сказал, смеясь:

– Это в память этой ночи.

– Возвращайся скорей – сказала она ему вслед.

Фрида подала ему еду и спросила:

– Если снова будут тебе звонить, что передать?

– Вернусь домой, как обычно.

Уверен был, что не вернется, как обычно. Всю дорогу от дома Леви до фабрики он был охвачен страхом, что за ним по пятам идет преследователь.

– Алло, Эрвин! – испугали го приветствия друзей, словно открывающие врагу в засаде его местонахождение. Он не ответил на приветствие. Быстро шел вдоль длинного литейного цеха до печи в самом дальнем заброшенном углу. Это был самый неудобный и плохой из всех углов. Порыв ветра туда не доходил, жара там была невыносимой, работа у этой печи каторжной. Потому к этой печи всегда ставили новенького литейщика. Теперь была очередь Эрвина работать в этом пылающем углу. Вилли менялся с ним, по собственной доброй воле, как друг, чтобы помочь ему преодолеть трудности привыкания к работе С первых шагов на фабрике, у Эрвина нашлись и почитатели и верные друзья.

– Давай, поменяемся – сказал Эрвин Вилли. – Возвращайся к своей печи.

– Зачем, друг?

– Поменяемся. Пришла моя очередь терпеть.

– Ты преувеличиваешь.

– В чем?

– Ты думаешь, что тебе можно терпеть и страдать во имя всех. Хватит тебе и собственных страданий.

Эрвин почувствовал стыд. Не чувство справедливости и прямодушия привели его в этот угол, а желание скрыться в темноте, в конце длинного ряда печей и рабочих.

– Не из-за тебя я прошу поменяться, а для себя, у меня так будет спокойнее на душе.

– Вечные твои разговоры о душе. Говоришь, как будто душа – пуповина мира. Человек, я говорю тебе, что это не совсем точно.

Почти силой Эрвин отобрал из рук Вилли железную шпалу.

– Ты преувеличиваешь, парень, – сказал Вилли, уходя, – в отношении души ты грубо преувеличиваешь.

Потоки огня, электрические молоты. Напряженные шеренги людей, цепи лиц, рук, тел. И его лицо, тело, руки включены в общую работу. Свой среди своих. Никто его не выделит среди всех. Нет силы, которая могла бы вырвать его из цепкой людской шеренги. Не бойся! Людская цепь защитит тебя. Здесь он не Эрвин, крови которого требует его враги. Здесь он рабочий среди рабочих с черными закоптелыми лицами. Копоть стирает черты лица. Его рабочее место темно, как адская бездна. Ха! Не похож ли он на демона темной кожей и голой волосатой грудью. Железный брус в его руках – никакое живое существо не осмелится приблизиться к нему. Огромным ореолом вырвалась огненная река из зева печи. Искры падают в пепел, покрывающий пол, и ползут в его сторону. Он яростно затаптывает их и гасит.

– Ты сошел с ума, – словно шепчут ему языки огня голосом Вилли, – из-за душевных терзаний потерять жизнь. Душа человека вовсе не пуповина мира. Ты сильно преувеличиваешь.