Дети

Он нашел Эдит в ее комнате, готовящейся к ужину. Она сидела перед зеркалом и расчесывала волосы. Эрвин стукнул дверью, и расческа выпала из ее рук. Она резко повернулась на стуле. Не поздоровалась. В глазах ее таился страх, его страх. Лицо ее было таким, каким он видел перед собой на пустынной еврейской улице.

– Чего ты так испугана? – сказал с большой любовью в голосе.

– Долго тебя ждала.

– Чего ты боялась?

– Большой беды, которая обрушилась на тебя.

Глаза их встретились, но страдание каждого было отдельно, как бы разделяющее их.

– Прошу прощения, Эдит, за то, что причиняю тебе боль.

– Где ты был? – спросила она, стараясь придать голосу равнодушие.

– Я... был занят. Знаешь, слухи ползут по городу, что сегодня Гитлера назначат главой правительства. Я ждал подтверждения этих слухов...

– И если бы они подтвердились, ты бы не вернулся ко мне сегодня?

– Может быть, нет. Если бы Гитлер пришел к власти, я был бы солдатом, мобилизованным на войну.

– Ага. Это и был твой вчерашний секретный телефонный звонок. Тебя призывали на войну против Гитлера. В чрезвычайной ситуации собирают снова всех заблудших овец.

– Да...Точно так... – ответил он со всей внутренней уверенностью. Если ему сегодня не звонили, значит осталась лишь эта мобилизация. Ведь это большая глупость выбросить такого человека, как он, за пределы Германии. Абсолютная глупость! Подошел к Эдит, обнял ее и поцеловал. – Не беспокойся за меня.

– Нет, конечно же больше не буду беспокоиться Ведь Гитлер не стал премьер-министром. Слухи не оправдались.

«И надежды мои не оправдались. Великая моя надежда – жить, не оправдалась». Если не звонили ему в течение дня, позвонят вечером. Он чувствовал, что нет у него сил – быть рядом с ней, когда ожидание звонка изматывает душу.

– Еще немного раздастся голос Вильгельмины, – смеялась Эдит и поторопила его – переоденься к ужину.

– Может, мы сегодня не будем ужинать дома, Эдит, – ответил, явно чувствуя стеснение, – выйдем немного. Может, сходим потанцевать. В конце концов, есть у нас причина повеселиться. Ведь Гитлер не стал управлять нами.

На миг она удивилась. Не ожидала такого предложения. Чувствовала, что за этим скрывается вовсе не желание танцевать. Но на улыбающемся его лице не нашла никакого намека, подтверждающего подозрения.

Прошел час, и он вышел из ванной в смокинге и лаковых туфлях.

– Тебе удивительно идет смокинг Гейнца, – удовлетворено сказала она, – как будто на тебя пошит. Ты в нем даже симпатичнее Гейнца.

– Сможешь мной гордиться.

– Я довольна тобой.

– Ты в смокинге, – удивился Гейнц, когда вошел с ними попрощаться, – даже лучшие твои друзья тебя не узнают.

Он не знал, до какой степени эти слова облегчили душу Эрвина: смокинг сотрет все тропинки, ведущие по его следам. Но Гейнц всегда Гейнц, и здесь нашел, как поддеть друга:

– Принесу тебе белые перчатки.

Шершавые ладони Эрвина, с коротко остриженными ногтями и несмываемыми черными точками, не поддающимися никакому мылу, торчали из рукавов смокинга. Эрвин натянул перчатки Гейнца, и они вышли.

– Куда? – спросила она в машине.

– Куда-нибудь, где много всяческих развлечений, много народа, много движения. Хочу и я ощутить вкус того, что люди называют – «прожигать жизнь».

Большие уличные фонари и горящие огнями огромные рекламы сеяли зерна света за голыми ветвями деревьев вдоль широких тротуаров. Звуки оркестров, вырывающиеся из многочисленных ресторанов, определяли ритм шагов гуляющих. И в сиянии фонаря волосы Эльзы мерцали золотым ореолом. Остановились у шикарного здания с вывеской «Барбарина». Огромный зал сверкал белым, красным и золотым. Сферический купол окружен был скрытыми длинными лампами, придающими пространству одновременно праздничность и интимность. Эрвин заказал столик в нише. Когда они уселись, Эрвин снял перчатки.

– Выпьем шампанского, – сказал он, явно нервничая.

Его голос вновь пробудил в Эльзе беспокойство. Они подняли бокалы, пытаясь смотреть друг другу в глаза, – не получалось.

«Петр закрывает небо», – начала петь на сцене молодая певица. Впервые они находились среди чужих людей, и это смущало. Эрвин взял девушку за руку, словно просил помощи. Но рука ее в его руке была неподвижна. Сухой жар его ладони был ей неприятен. То, что он скрывает от нее что-то, не давало ей покоя. Значит, Эрвин не доверяет ей свои секреты. Пальцы ее сопротивлялись его пальцам, красивое лицо не светилось в его сторону. Она сидела молчаливой и отсутствующей. Тогда он впился ногтями в ее руку, словно таким образом слился с нею, и она, ощутив его страсть, ответила ему.

– Пойдем, потанцуем.

– Я не умею, – Эрвин выпил бокал одним глотком.

– Быстро научишься, – и потянула его на свет, в людскую толкотню.