Дети

– Доктор – говорит Белла с новым дыханием, – Знали бы вы? Это ведь реальное дело, а не привидения? Знали бы вы, доктор? Барбара рассказала мне, что «он пришел» или приходит, но имела в виду не вашего сына, а старого господина, вашего отца. Душа его, сказала она, вернулась в дом, освободить ваш дух.

– Хочешь до конца выслушать письмо моего сына?

– Да, доктор.

«Но, дорогой отец, я ведь не Дики. Может, мои боли более сложны, чтобы в них вникнуть, может, у меня более тяжелое наследство. Дики рос в Америке. Я – в Германии. Я не могу найти себе покоя, если надежда моя не будет целостной, и мечта – завершенной. Я не совсем верю в то, что человек, освободившийся от материальных проблем, освободится от власти материального и станет человеком духа. Нет, отец, твоя мечта меня более очаровывает. Новая техника, чудесная, которая будет служить новому обществу, совершенно другому, чем общество, существующее сегодня... Это целостная надежда, совершенная мечта. Но я не могу ощутить целостность твоей мечты, отец. Не могу я сойти с поезда, вернуться к тебе и написать Дики прощальную открытку. Я человек, лишенный цельности, я – гибрид, и освобождение мое в слиянии всех моих мечтаний. Отец, если я смогу стать настоящим твоим помощником, только так мы сможем снова встретиться. Сотворим новую землю, создадим общество без материальных проблем или голода».

– Голода! – вскрикивает Белла, и тут же понимает, что проговорилась. – Все проблемы возникают от голода. И все измены. Из-за голода человек предает своих лучших друзей.

– Что ты знаешь о голоде, Белла?

– Я не знаю? Доктор! – и снова она сворачивается в кресле.

– Вы там испытываете голод? – потрясен доктор. – Почему ты мне это не рассказала?

– Почему? Чтобы вы не предложили нам пожертвования... Потому что... Нельзя строить новое общество с сытом брюхом. Надо тренироваться сдерживать тягу к материальным благам. Тренироваться!

– Маленькая моя бессребреница, воительница с мелкой буржуазией, – наклонил доктор Блум голову над Беллой.

Глава девятая

Большие цифры на циферблате будильника светятся в сумраке, и ритм его буднично однообразен, но не он разбудил Эрвина, а плач ребенка в соседней комнате. Эрвин шарит по соседней подушке: Герда пошла к ребенку. Подушка еще хранит ее тепло. Эрвин вскакивает с постели, стужа и темнота комнаты охватывают его. Огонь в печке погас. Эрвин включает свет, спрашивает:

– Что случилось?

Ребенок замолк. В толстом халате, уродующем ее фигуру, возвращается Герда с чашкой горячего чая, которым она напоила ребенка.

– Ребенок болен.

– Что у него?

– Он весь горит.

– Вызови врача.

– Мать придет и займется им. Попрошу ее вызвать врача.

– Лучше бы ты сегодня осталась дома, Герда.

– Не могу. Именно сегодня утром важное заседание.

Эрвин выключает звонок будильника. Ныряет в подушку и закутывается в одеяло.

– Тебе надо вставать.

– Нет. Сегодня я выйду позже.

– Почему?

Он не отвечает. Не хочется ему рассказывать ей, что вчера оставил велосипед в трактире, потому не сможет добраться до площади Александрплац до шести часов, где рабочих металлургической фабрики ждет грузовик, чтобы везти их на работу. Трактир не откроется раньше шести.

– Ложись, Герда. Отдохни немного, любимая.

– Нет. Мой день уже начался.

С трудом, устало, она тянет ноги. Он опирается на локоть, следит за нею, пока она не исчезает в дверях. Их сближение вчера, очевидно, ничего не значит. Он вскакивает с постели, бежит к погасшей печи, нервными движениями заталкивает в нее дрова и уголь. Герда вернулась в комнату и смотрит на него скучным взглядом. Он слышит ее шаги, но не оборачивается к ней.

– Встал? – говорит она. – Я приготовлю завтрак. – Уходит из комнаты. Он все еще не оборачивается. Из кухни доносится стук посуды, он торопится в ванную. Возвращается к накрытому столу, за которым уже сидит Герда, в закрытом темном вечернем платье, без всяческих украшений, придающем чрезмерную серьезность ее лицу. Эрвин усмехается.

– Ребенок крепко спит, – мягко говорит Эрвин.

– Я дала ему таблетку, чтобы снизить температуру.

Он отпивает глоток чая, и она делает то же самое. Оба молчат. Вскинув голову, она всматривается в его лицо. Часы стучат, ветер бьет в стекла окон. Тонкий лучик сумрачного рассвета вползает в комнату.

– Герда, что случилось? – Эрвин не в силах больше сдерживаться. – Почему у тебя с утра такое мрачное настроение? – Глаза его скользят поверх ее головы в сторону кроватки в углу и возвращаются к ней. Она краснеет:

– Я думаю о серьезных вещах.

– Конкретней, Герда, – сухость ощущается в его голосе, – что с тобой?

– Я не сказала, что вчера тебя здесь ждали товарищи, чтобы пригласить на партийный суд. Ты не явился, и они оставили тебе письменное приглашение.

– Когда?

– В воскресенье утром. В здании партии.

– Хорошо. Я буду там.

– Я пыталась это отменить, – вскрикивает она, глядя в его равнодушное лицо.

– Это почему же? Суд важен для меня, – он наливает себе еще одну чашку. Ест с большим аппетитом. – Ты почему не ешь, Герда? – Свет лежит на ее светлых волосах. – Сегодня у тебя красивые волосы, Герда.