Дети

Подумайте только о разновидностях, о потенциальных возможностях, о вариациях супа в отношении состава, густоты или прозрачности, температуры и способа сервировки! Вы можете, если они у вас есть, положить в суп мясо, рыбу, курочку, раков, овощей всех сортов, всякой крупы всего, что из муки, также яиц, сала и масла – всё вместе или в различных сочетаниях и комбинациях, или же только одно что-нибудь – и у вас получается суп. Можете лить в него молоко, опускать кусочки черствого хлеба, всякие крошки, класть сметану – получается суп. Положите кусочки льда – опять суп. Короче, положите в кастрюлю всё, что есть в доме и что вам кажется съедобным, варите, кипятите, затем посолите, – но только умейте подать – и у вас выйдет прекрасный суп. И всякий раз это – новая разновидность супа, это обед. Ваша семья будет сыта. Какое счастье!

В доме Платовых всё было на счету: и кусочки сахара и ломтики хлеба. Мать незаметно балансировала «предложение и спрос», имея свои соображения: отец и Мушка, он – кормилец и самый старший, она – самая младшая в семье – получали лучшие куски; мальчики – самые большие порции; девочки получали, что оставалось. Что же касается матери, она редко была голодна, она почти никогда не имела аппетита и оправдывалась перед семьей тем, что в процессе приготовления пробовала то одно, то другое, и ей не хотелось есть. Но – суп! Его всегда было достаточно для всех. Тут нечего было считать: стоило подлить кипятку, и увеличивалось количество супа на сколько угодно, до бесконечности. Себе, всегда последней, мать тоже наливала тарелку супа.

Все за столом крестились и начинали обед. Сначала ели молча, наслаждались, было не до разговоров. После супа возникал разговор. Тут же начинались сюрпризы, подавалось то, что «случалось», как второе блюдо. Оно случалось далеко не всегда, не поддавалось учету. Это мог быть кусок пирога, принесенный соседкой; рыба, пойманная в Сунгари Гришиным крёстным; коробка консервов, подаренная кем-нибудь кому-нибудь в семье в день Ангела и припрятанная матерью; соус из щавеля, собранного мальчиками на полянах за городом; малина, привезённая со станции крестницей госпожи Платовой. Словом, «сюрпризы» эти были разнообразны, но большей частью обед проходил без них.

Затем следовал чай.

Здесь начинался самый интересный момент дня. Надолго ли, нет ли, но семья была сыта. Они были вместе. Отец был здоров. Они отдыхали. Непременно кто-либо из них вспоминал Володю: «Интересно, что делает сейчас наш Володя?» Отцу наливалась первая чашка. Его чашка и самовар были единственными вещами, доехавшими с семьею в Харбин. Чашка была большая, пузатая, из хорошего фарфора, края – рубчиком, ручка – завитушкой. На ней золотыми буквами когда-то было написано: «Ещё чашечку». Но буквы давно полиняли и стерлись. Это однако не мешало всем Платовым явственно видеть и читать надпись. Они даже показывали ее другим: «Посмотрите: это церковно-славянские буквы». У остальных чайная посуда была сборная, случайная. После революции – кто же это мог покупать чайные сервизы?

Приносились книги. Собственно, семейных книг было две: полное собрание сочинений Пушкина и «Потерянный Рай» Мильтона. Господин Платов лично не снисходил до чтения какой-либо другой литературы.

Затем все начинали заниматься различной мелкой работой: штопали, починяли, писали, мыли посуду, готовили уроки. Самовар же пребывал на столе, и, время от времени, то один из них, то другой наливал себе ещё одну чашечку чаю и выпивал ее с наслаждением. Самовар происходил из славного города Тулы, где делаются лучшие на свете самовары. Самовар был необыкновенный: он умел петь. Он пел на разные голоса: вдруг неожиданно заведет густым басом, хвастливо и вызывающе, а то затянет тончайшим детским дискантом, пронизывающе, свистяще; иногда же пробурчит что-то застенчиво и поспешно – и тут же замолкнет. Отчего он пел – неизвестно. Причина была неясна, она не могла быть объяснена конструкцией самовара. Он пел, когда хотел и что хотел; заставить его петь было невозможно, как невозможно было и предвидеть, что он запоет и запоет ли сегодня. У него был такой репертуар мотивов, построений, он пел и пианиссимо и крещендо, скерцо, стакатто, ларго, аллегро – ему позавидовал бы любой симфонический оркестр. Его любили. Он был неразлучным другом семьи, одним из них. Платовых. Невозможно было и вообразить, как это лишиться его, как жить без самовара. Его чистили каждую неделю, он блестел, как золотой.

Услышав его голос, отец мог предсказать погоду назавтра; мать же по его голосу знала, как себя чувствует ее семья: самовар выражал настроения дома. Этому самовару не было цены.

И еще одна особенность была у Платовых: они умели создавать иллюзии и верить в них. Одной из них, самой постоянной, были их «небесные путешествия». Они начинались так:

Глафира, починяя носок, вдруг приостанавливала работу, глядя в изумлении на дыру:

– Как странно! Дыра имеет совершенно точные очертания Южной Америки!

– Южной Америки? – подымал голову от учебника Гриша. – Там сейчас не зима, как у нас, а лето.