Дети ада

В крепкие крещенские морозы приходится топить русскую печь два раза на дню. Сосновые и березовые дрова у меня заготовлены с лета. Одна поленница под шиферной крышей приткнулась к бане на пригорке, другая — к сараю-мастерской. Я сделал навес, чтобы поленья дождем не мочило. За месяц-два сырые дрова продувает на ветру и они становятся сухими. Раньше я носил поленья в дом на руках, но как-то в хозяйственном магазине в Луге наткнулся на дровоноску. Сделанная из металлических прутьев, с удобной ручкой, она немного облегчала этот труд. Бывало, наложишь из поленницы дров под самый подбородок — тропинки не видно, и тащишь в дом, а ведь нужно еще как-то двери в сенях открывать и закрывать за собой, руки-то заняты? И потом, труха попадает за пазуху, щекочет шею, живот. А теперь накладываю в дровоноску поленья, берусь за ручку и как чемодан несу себе в одной руке в дом.

Мои соседи дивились на столь простое и удобное приспособление, но никто не удосужился сделать себе подобную дровоноску, хотя любому это по силам. Осенью Константин Константинович Мягкий, что живет напротив, через дорогу, пришел ко мне и попросил «штуковину» для срывания яблок с ветвей. У меня ничего подобного не было, о чем я ему и сообщил. Сосед покачал головой:

— Яблок-то нынче уродилось — прорва... А ты мужик хозяйственный, вон как аккуратно дрова в дом носишь, ну, я подумал, что у тебя есть и эта хреновина для тряски яблок. — Впоследствии я приобрел такое приспособление все в той же Луге, но пока ни разу им не пользовался, куда легче тряхнуть яблоню и плоды сами посыпятся на землю.

Январские морозы заворачивали к тридцати градусам. Утром, просыпаясь, я никак сразу не мог заставить себя выбраться из-под тяжелого ватного одеяла, вместе с дыханием вырывался пар, а деревянный крашеный пол был холодным, как льдина. Хочешь — не хочешь, нужно было затапливать печь. Приготовленные с вечера дрова я заталкивал в плиту, меж поленьев клал лучину, березовую кору. Печка занималась с одной спички. Тяга была хорошая и скоро я слышал добродушное басистое бормотание в дымоходе, потом печка, будто оперный певец, прочищала горло и заводила негромкую мелодичную песню. Мне нравилось слушать песни русской печки. В них было что-то тоскливое и вместе с тем романтичное. Чем жарче в печи, тем голос ее чище, звонче. И треск пылающих сосновых поленьев не нарушал звучание стройной мелодии.

Когда за окном трещит мороз, а голые деревья зябко подрагивают черными ветвями, приятно сидеть на низенькой скамейке у печи и смотреть на жаркий огонь, мельтешащие багровые блики на полу. Постепенно изба отогревалась, пар изо рта исчезал, начинали оттаивать замороженные окна. Нужно было брать тряпку и собирать воду с белых подоконников. Нет-нет где-нибудь в углу приглушенно зажужжит проснувшаяся муха и снова умолкнет. Синицы все настойчивее постукивали в раму, заглядывали сквозь сверкающие морозные узоры на стекле в комнату, требовали корма.

Я, скрипя подшитыми валенками, выносил им крошки, кусочки старого сала и, зябко передергивая плечами от кусачего холода, вместе с морозным облаком пара вскакивал в теплую комнату. Если дверь в сени оставлял отворенной, туда сразу же залетали синицы. Московки — они смелее лазоревок. Я приглашал их погреться в дом, но они никогда не залетали. Деревенские синицы более стеснительные, чем городские. Те и в открытую форточку могут залететь.

Писательская жизнь сложна и тревожна. Сижу я тут у русской печки за полтыщи километров от Ленинграда, а что там сейчас делается? Как продвигается в издательстве мой новый роман? А вдруг какой-нибудь недоброжелатель напишет отрицательную рецензию и роман завернут?..

Включу вечером телевизор, иногда вижу знакомые лица своих коллег-литераторов: выступают в Останкино, отвечают на записки читателей... И думаю: а нужно ли все это? Прочтешь книгу хорошего писателя — порадуешься за него, а посмотришь, как он кокетничает на трибуне перед многомиллионным зрителем по телевизору и порой неудобно за него: чего он мелет?.. Ведь можно быть хорошим писателем и отвратительно выступать. Но особенно обидно, когда умный, тонкий литератор на сцене выглядит дураком...

Телевидение — это, ох, какая хитрая, коварная штука! Ты и не знаешь, а оно перед всеми выявит твои недостатки, некомпетентность, необразованность. Прямо по Козьме Пруткову: что скажут о тебе другие, коли ты сам о себе ничего сказать не можешь?! Но и постоянно находиться писателю далеко от цивилизации, сидеть у русской печки и слушать ее заунывные песни тоже, наверное, не годится... И опять на ум приходит афоризм Козьмы Пруткова: «смотри вдоль — увидишь даль; смотри в небо — увидишь небо; взглянув в маленькое зеркальце, увидишь только себя»...