Дети ада

Иду я себе по лесной тропинке, мороз уши пощипывает, снег под валенками пищит, быстро начинает смеркаться. Зимой враз становится темно. Звезды на небе высыпали, ни одна ветка не шелохнется. Только громко так в тишине что-то треснет, это от мороза деревья стреляют. А морозец знатный! Выходил, было холодно, а тут еще надбавило. Мне-то, понятно, не зябко, экую тащить тяжесть! Анисим-то мужик здоровенный, ростом чуть поменьше меня. Поначалу-то он все стонал и бормотал, а тут чую, затих, ну, думаю, заснул. Иду без роздыху, потому как надо к пассажирскому поспеть. Снег все сильнее под ногами скрипит. Прислонюсь к дереву, потрясу башкой, чтобы, значит, пот стряхнуть — и пошел дальше.

Уже луна взошла, над головой сквозь вершины желтеет, а в такие ночи любят волки шастать по лесу, но подлого воя не слышно, думаю, бог помилует. Чувствую, здорово устал, а сесть боязно: Анисима придется побеспокоить. Пока-то он помалкивает. Подойду к толстой сосне, прислонюсь боком и стою, пока дыхание не наладится и сердце перестанет бухать. Порожняком-то четыре версты за час бы осилил, а с тяжелой ношей и за два не дойдешь. Только бы к пассажирскому поспеть...

Малость отдохну и дальше. И вот чувствую я, что Анисим-то все сильнее начинает меня сзади сжимать. Что это, думаю? Оклемался, что ли?

— Потерпи, родимый, — говорю. — В больнице тебя враз доктора на ноги поставят.

Лесник не откликается и все сильнее сжимает меня руками за шею, а ногами за бока. Мне уж и дышать трудно, подбородком уперся в его руку, не даю душить за горло. И показался он мне таким тяжелым, ну как дубовая колода.

Пот заливает глаза, в голове шумит, дай, думаю, сниму я его со спины, да отдохну чуть, а то уже ноги не держат и круги в глазах. Выбрал заснеженный бугорок и говорю Анисиму:

— Отдохнем, братец, маленько... Как ты там, не замерз?

Лесник молчит.

Стал я его осторожно приспускать на снег, а он вцепился в меня и не отпускает.

— Приустал я, Анисим, — уговариваю я. — Посижу чуток и попру тебя без пересадки до самой будки.

Не хочет меня лесник отпускать: держит крепко. Делать нечего, я с ним за спиной уселся на бугорок, хотел пот со лба вытереть, а он не дает. Крепко меня сзади держит, и помаленьку все сильнее сжимает. И смекнул я тут, что с лесником что-то совсем неладно. Попытался вырваться от него, ничего не получается. Щупаю его за ноги пальцами, а ноги его как деревянные колоды...

Не помню, как я вместе с ним на горбу вскочил, да по тропинке чуть ли не бегом. Уж больше не заговариваю с Анисимом...

Чуть живой добрался до своей путевой будки, задыхаясь, кричу жену, его-то в дом не хочу нести, да и поезд вот-вот должен на путях показаться.

— Сними его, Ефимья, ради бога! — прошу ее.

Она и так, и сяк, ничего у ней не получается...

А тут и паровозный гудок слышится. Скоро и рельсы от переднего фонаря засияли.

— Бери красный флажок и становись на путь! Махай флажком-то! — командую я жене. Пассажирский-то на нашем разъезде не останавливается.

Задержала Ефимья поезд, прибежали ко мне кондуктор, машинист. А я стою, прислонившись к будке и уже дрожу от холода.

— Лесник, видно, окочурился, — говорю. — В Бологое его надоть.

Стали тащить его с моей спины — не хочет Анисим меня отпускать, да и все тут. Крепко попался я в его смертные объятья!..

Так и пришлось вместе с ним ехать в тамбуре двадцать верст до Бологого, а от станции тащить его на себе еще с полверсты до железнодорожной больницы... Только там оттаял немного лесник и, наконец, отпустил. Царствие ему небесное.

Дед истово перекрестился.

3.    ОЖИВШИЙ НЕМЕЦ

Чего покойников-то бояться? Покойник, как полено, куда положишь, там и будет. Я их сроду не боялся, а есть люди и взглянуть на мертвяка не смеют. Я-то их много навидался на своем веку. Гибли люди и на железнодорожных путях, и на обоих войнах. Я в первую мировую служил, и во вторую партизанил в наших лесах. Рванем эшелон на путях, так сколько их под откосами, убитых-то... А вот Микола-плотник, тот и в войну не мог спокойно видеть покойников. Так вот какая с ним приключилась интересная история: зимой каратели вытурили нас из Рябиновика, где в бору, у болота были землянки наши, а потом стало потише, немцы ушли, мы снова вернулись в Рябиновик, удобное это было для нас, партизан, место. Тут и большак неподалеку, и голубой бор вокруг, на худой конец, можно было в Гиблом болоте отсидеться. Туда-то немцы боялись и нос совать.

Уходили мы с Рябиновика с боем, не мало тогда карателей постреляли, а когда вернулись в разоренные землянки, то в снегу обнаружили много трупов. И своих, и карателей. Зимой землю лопатой не возьмешь, сложили мы покойников поленницей в сторонке, прикрыли еловыми ветвями, мол, потеплеет и похороним.

В одной землянке убитый немец сидел за столом с автоматом в руках.