Дети ада

— Говоришь, бездельник и пьяница, — напомнил Иван.

— А тут трезвенников нет. Хитрый, конечно, мужичонка, у него тоже во рту три зуба, но с ним еще ладить можно. Не досаждает мне, правда, и никогда ни в чем не поможет. Работать не любит, хотя и суетится, делает вид, что трудится в поте лица... Заметь, еще минут десять покрутится с вилами и куда-нибудь испарится.

— У тебя клюет! — прошептал Иван, кивая на поплавок с красной вершинкой.

Антон взмахнул удилищем и в воздухе затрепетала небольшая плотвица. Сняв ее, с крючка, бросил в ведро. Они собирались наловить живца и поставить на ночь жерлицы, пустить с десяток кружков. Нерест прошел, щука стала жировать, то и дело раздавались тяжелые всплески в осоке у берега. Лещи так не всплескивают, щука охотится. После жора она снова надолго утихнет. На спиннинговую блесну и внимания не обратит, если и заглотнет, так живца на жерлице или кружке. А до чего приятно, утром проверяя снасти, почувствовать рывок жилки и тяжесть на ней. Севшая на двойчатку щука идет кругами к лодке, иногда выбрасывается из воды, сверкая в солнечных лучах жемчужным брюхом, бывает, срывается. Щуки здесь некрупные, самую большую они вытащили два дня назад, так она потянула два с половиной килограмма. У Антона были пружинные весы и он всегда улов взвешивал.

С полчаса они изредка перебрасывались словами, следя за поплавками. Плотва и окуньки то и дело топили их. Иван подцепил крупного подлещика. По всем правилам тот положил поплавок набок, немного протащил его по водной глади, а потом стал топить, тут-то рыболов и подсек. Рывок в сторону, легкий звон тонкой жилки — и вот показалась треугольная голова. Подлещик, вдохнув жабрами воздуха, замер, перестал сопротивляться. Теперь можно его как лапоть тащить по воде к лодке. Точно таким же образом Иван позавчера подвел к борту золотистого с черными плавниками леща, но когда стал его переваливать в лодку, лещ взбрыкнулся, жилка тренькнула и добыча ушла под воду. С того раза Иван все время держал у ног складной подсачок с металлической ручкой.

— Вася уже сбежал, — кивнул на берег Антон. — Я удивляюсь, как они живут: картошку сажают позже всех и кое-как, никогда не окапывают. Свинью их за километр узнаешь — по уши в дерьме. У кур перья вылезают, яйца ищут по всей территории вокруг огорода... И другие ненамного лучше хозяйствуют. Погляди, сколько незапаханной земли? А добьешься, чтобы тебе отрезали несколько гектаров, разговоров в Плещеевке, будто ты всех их обокрал.

— Развал, бесхозяйственность в стране во всем сказываются, — сказал Иван.

— Семьдесят лет жили по черному в Нечерноземье и сейчас так живут, Иван. Я думаю, деревню в России будут поднимать другие люди, не эти... — он презрительно кивнул на почтаркин дом. — Эти будут держаться за колхозы и жить только для себя. То есть, колхозы-совхозы для них — это ничейные территории, откуда все, что плохо лежит, можно присваивать себе, да еще и зарплату платят.

— Какие же это другие люди будут землю поднимать? — полюбопытствовал Иван.

— Такие как мы с тобой, — ответил Антон. — И миллионы тех, кто в скором времени останется в городе без работы. Вот тогда и начнется великое переселение из городов в деревни.

— Дай-то Бог, — с сомнением покачал головой Иван.

2

Скоро две недели, как Иван гостит у друга. Если бы не крикливая Зинка-почтарка, не упускающая случая из подворотни облаять соседа, отдых можно было бы считать удачным. Впрочем, Иван старался не обращать внимания на злобную бабенку. Некоторые соседи сочувствовали Антону Ларионову по крайней мере на словах, мол, на Зинку не стоит обращать внимания, как, например, на сельского дурачка или козла вонючего, изредка появляющегося в Плещеевке. Кто-то привязал к рогам козла, прозванного Леней, разноцветные ленты. Бурая грязная шерсть свисала длинными прядями с его тощих боков, будто усмехающаяся острая сатанинская морда была задрана вверх, глаза горели желтым огнем. Ленька никому не уступал дороги, даже местные собаки шарахались, когда он в гордом одиночестве шел по бугристой в колдобинах улице. Коз в деревне и было-то всего с десяток. Ленька в точности знал, когда его ждут. Хозяйки ласково: «Лень-Лень-Лень!» зазывали его к себе, протягивая на ладонях хлеб, пучки сочной травы, когда же пришедшие в охоту козы были обслужены неутомимым могучим Ленькой, гнали его палками и камнями от своих ворот, но козел невозмутимо совершал свой повторный обход стада и только свирепо тряс рогатой кучерявой башкой, издавая не привычное козлиное меканье, а какой-то зловещий утробный рык.

Хитрый Василий — муж почтарки — иногда заходил к ним, тянулся к пачке сигарет и, сидя на бревнах, тоже сетовал на Зинку.

— У нее и матка была такая же стерва, — добродушно рассказывал он. — И голос такой же пронзительный, а померла — вся деревня провожала на кладбище... Орёть — это еще ладно стерпеть можно, так, паскуда, бывает меня ночью ухватом метелит!

— Так крепко спишь? — подмигивая Ивану, спрашивал Антон.