Дети августа

Папа часто повторял, что рад будет, когда сломается последний «ящик», от которого, мол, одни проблемы. Но уж с книгами сделать ничего не мог. Он, конечно, и про «ящик» кривил душой, потому что и сам был не прочь посмотреть фильмец-другой. Нравилось Андрею Александровичу Данилову, главе совета в мирное время и вождю в военное (какого у них, тьфу-тьфу, не случалось), хохотать над приключениями героев своих любимых комедий. Где тортом в лицо, мордой в салат, или где баба с мужиком телами меняются, или где пьяный околесицу несет — вот это ему нравилось. А про всякие кредиты-дебиты, полицию-милицию, офисы-шмофисы — не очень. Папа честно признавался, что понимает от силы треть этих шуток. И это притом, что дедушка ему с детства про старую жизнь все уши прожужжал. А уж сам Сашка и другие — те и того меньше понимали.

Впрочем, мало соображая, Младший много воображал. Папка вряд ли бы поверил, что при чтении книг воображение рисовало перед глазами Сашки картины ничуть не тусклее экранных. И никто не верил. Потому что из новых людей мало у кого этот бесполезный дар был развит.

Библиотека занимала три шкафа в кабинете деда. Филиалом ее был чердак (Сашка через раз говорил: «фиалом», проглатывая лишний слог, как многие из них делали в «умных» иностранных словах), хотя с чердака книги периодически выносились под неумолимым взором бабушки прямо во двор. Или шли в печку. Делая это, дед ворчал что-то про «Уотергейт 451».

Но последний год ей нездоровилось. Все-таки возраст — оба они с дедом были живыми ископаемыми. Поэтому книги спокойно пылились, минуя «гиену огненную». Вторым филиалом был гараж, который предназначался для машины, но не знал ее уже лет сорок пять. Там книги портились от сырости, плесени и скачков температуры. Это была для них такая же верная смерть, как и печка.

Какое-то время он лежал под одеялом, ворочался с боку на бок и смотрел то на рисунок из трещин на побеленном потолке, то на обшитые деревом стены. Сегодня можно было полениться, ведь никаких задач вроде колки дров или таскания воды с колодца перед Сашкой не стояло. Да и вещи для переезда были еще с вечера собраны — от этого комната стала такой голой, что звонкое эхо заставляло собственный голос звучать непривычно.

Потом, преодолев себя, он потянулся и поставил голые ступни на покрытый линолеумом пол. Даже коврик уже свернули и упаковали.

Б-р-р-р. Прохладно. Дом был не топлен со вчерашнего дня, а ночью была буря.

Из «зала» доносились голоса, отскакивая от стен, с которых еще позавчера сняли и ковры, и семейные портреты в рамках. Все уже было уложено в тюки и лежало в коридоре. А то, что не было уложено — оставят здесь.

«Мебель и прочее барахло можно найти и на новом месте, — говорил отец. — Увезти с собой надо только ценное и незаменимое. Да еще самим ноги унести».

Ага, вот где они все!

В ванной комнате, где раньше стояла ванна (мылись давно уже в бане во дворе), Младший взял темный брусок резко пахнущего мыла, умылся из рукомойника. Глянул на свое отражение в зеркале с отколотым краем и, как всегда, остался недоволен. Нет, скоблить щетину на лице бритвой ему было еще не нужно, а угри с прыщами его уже не мучили. Но уж слишком он был худощав, слишком остролиц, да и зеленые глаза с темными волосами сочетались плохо.

Волосы — это от бабки. Она в молодости была черноволосой и на старых фотокарточках напоминала грозовую тучу. А глаза, да и черты лица — от деда. Совсем старых фотографий, где он подросток, не сохранилось («Сгорели вместе с прежней жизнью»), но на тех, где ему тридцать, когда он жил в Подгорном и в Заринске, дед напоминал Сашку теперешнего.

А вот Женька, и отец, и дядя Гоша, и все дети отца от Светланы Федоровны (она Сашке была настолько чужой, что он даже неприятное слово «мачеха» в ее адрес не употреблял), — все были как на подбор светловолосые и с глазами от светло-серого до голубого. Причуды генетики, говорил про это дед.

«Ну почему эта стерва генетика не могла сделать меня чуточку более складным? Килограмм на пять тяжелее и помускулистее?» — подумал Младший и вылил себе на голову ковш холодной воды, смывая мыло.

После этого вытерся полотенцем, оделся в приготовленную с вечера чистую одежду и присоединился к семье за завтраком.

— С добрым утром, именинник! — пробасил отец, обнял Сашку и потянул за ухо. Не больно, но довольно бесцеремонно. — Расти большой, не будь лапшой.

В Прокопе… да и в Заринске и других заринских поселениях многие мужчины носили бороду — но не лопатой, а покороче, чтоб всякий сор не застревал. Так проще, чем постоянно скоблить харю бритвой. Да и не у всех эти бритвы были. Но вождь на то и вождь, чтоб выглядеть благообразно, поэтому Андрей Данилов или носил аккуратно подстриженную бородку, или ровнял подбородок под «трехдневную щетину», как он увидел в одном старом журнале.