Дети августа

Выйдя в гостиную, он увидел деда, который сидел в кресле-качалке, сцепив пальцы на груди, и с тревогой прислушивался к происходящему в соседней комнате. Одетый в махровый халат, он грелся у камина, оставшегося им еще от довоенных хозяев дома. За металлической решеткой потрескивали в огне сухие дрова.

Солнечную энергию на обогрев не тратили. Накопленное аккумулятором электричество пригодится в дороге. В пути никто солнечную панель доставать не будет, чтоб, не дай бог, не повредить. Такие вещи береглись как зеница ока, потому что были незаменимые. Да и вряд ли будет солнечно следующие несколько недель.

Внешне Данилов-самый-старший выглядел бодро и моложаво. Он был чуть старше бабушки, но смотрелся на пять лет моложе. На старых двадцатилетней давности фото он был такой же, только волосы теперь поседели уже до последнего. То, что не все так гладко, можно было понять только по глазам и по тем вещам, которые он говорил.

Рядом на столике лежала книга.

— Ну, здравствуй, именинничек. Что она тебе сказала?

— Бойся хромых. Бойся старых. Бойся холодных.

— Что? Бред какой-то… Хотя подожди. На ум приходит только песня. Малоизвестная песня малоизвестной певицы. Вроде бы ее звали Регина, а фамилию не помню… «Be afraid of the lame, they’ll inherit your legs. Be afraid of the old, they’ll inherit your soul. Be afraid of the cold, they’ll inherit your blood…» Я не люблю такой стиль. Не знал, что и ей она знакома. Давай попробуем интерпретировать. Это довольно просто. Бойся отмеченных знаком войны и мора. Тех, у кого печать не на теле, а в разуме. Моральных калек и хромцов… Бойся пережитков старого порядка. Не тех, кто прожил долгую жизнь, а тех, кто живет старыми ошибками, которые привели мир к гибели… Бойся тех, кто холоден душой, как змея. Ну а тех, кто отмечен холодом могилы — не бойся. Среди всех они — самые безобидные. Но это лишь моя фантазия. А слова моей дорогой Алисы — всего лишь отголоски ее памяти. Никакого скрытого смысла в них нет, — он с хлюпаньем отпил чая из новой кружки. Обычно дед старался делать это тише, но так было, когда бабушка могла услышать и посмеяться.

— Я тоже приготовил тебе подарок, тезка, — указал он на лежащую книгу в кожаной обложке.

— Это то, что ты написал, деда? — Младший знал, что старик пишет большой труд. За это его часто поругивала бабка. «Тратишь время на ерунду! Лучше бы паутину с потолка убрал!». Отец в свою очередь посмеивался: «Папаня, ты бы лучше на рыбалку сходил. И польза, и у тебя спина разогнется. А то уже как крючок согнулся».

— Нет, это не моя книжка. Это дневник. То же самое, что блокнот, только больше. Сейчас таких уже почти не осталось. Проще найти книгу с текстом, ненужным и глупым, чем чистые страницы. Смотри, какая плотная бумага, какая прочная обложка. Это не обычная школьная тетрадка. Ты заполнишь его сам. Вот тут, — он открыл дневник; чуть пожелтевшая бумага приятно пахла, навевая воспоминания о чем-то съедобном. Внутри в маленькой петельке оказалась металлическая ручка.

— Она бесчернильная, то есть вечная. Хватит на всю жизнь. Пиши обо всем интересном и нужном, что увидишь. И не выдумывай ничего, как я, про древние времена. История делается здесь и на наших глазах. Может, когда-нибудь твои записки будут документом нашей эпохи. Гораздо более важным, чем мои сказки.

Обычная бумага… Они думали, что ее хватит навсегда, и позволяли себе тратить ее на ерунду. Ее и в сортире на гвоздик вешали, и печки от нее растапливали, и самокрутки с махоркой сворачивали. А Гоша и вовсе рвал ее на клочки и делал из нее фигурки, ему одному понятные — то ли неведомые существа, то ли странные узоры. Иногда он их делал только для того, чтобы съесть, и никаких проблем с перевариванием целлюлозы у него не было.

А сколько ее пропало от дождей, сырости и наводнений! Когда они сообразили, что бумагу и картон надо беречь, ее уже почти не осталось.

— Нам надо надеяться, — сказал, откашлявшись, дед, — что у них там в Заринске сейчас бардак и никто про нас не вспомнит. Давно пора было. Еще лет двадцать назад. А мы все откладывали свой Exodus. То есть исход. Разведчики все эти годы видели, как по трассам на юг едут переселенцы. Оно и понятно. Тут ловить нечего. Даже если бы не было Бергштейна. Я немного с ним общался, мне хватило. Он плохой, не потому что немец. Да и какой к черту немец? Такой же сибиряк, как мы. Но он глуп и самодоволен. А люди такого типа хуже, чем просто грабители. Они заберут у нас все до последней картофелины. И ладно бы людям раздали. Или даже сами бы съели. Так они половину сгноят, а остальное потеряют.

В комнату зашел отец.

— Хороший подарок, ничего не скажешь, — он смотрел сквозь них, его мысли явно были заняты. — Никто не видел моего братца прибабахнутого?

— Вроде сказал, что воздухом подышит, — ответил дед. — Ладно, вы сидите, а я пойду каши себе еще положу. С маслом и сахаром.

— Всю не съедай, папаня. Оставь внуку.