Дети богов

Иамен откинул полог и пропустил меня вперед. В вигваме было дымно. Вдоль стен тянулись то ли нары, то ли лежанки, крытые волчьими шкурами. Еще больше шкур свисало с потолка, перемежаясь пучками сухих трав и кореньев. На одной из лежанок валялись лук, колчан со стрелами и древний, но тщательно отполированный мушкет. Волчьи шкуры настороженно косились на меня пустыми дырами глаз. В центре палатки, в сложенном из покрытых копотью камней очаге, горел небольшой костерок. У костерка сидел уже знакомый мне маленький индеец, и здесь не расставшийся с желтым цилиндром.

Увидев Иамена, он вскочил и приветствовал некроманта вежливым поднятием шляпы. На меня паучара даже не посмотрел. Они с Иаменом отошли в угол палатки и принялись вполголоса о чем-то совещаться. Я не прислушивался. Я шлепнулся на земляной пол у костерка и закрыл глаза. С левым, впрочем, вышла незадачка: поврежденное веко никак до конца на глаз не натягивалось, и пришлось мне прикрыть лицо руками. От дыма и сильного травяного запаха кружилась голова.

Когда я вновь огляделся, оказалось, что Иамен сидит рядом со мной в своей обычной позе, подогнув колени. Паучара возился под потолком, сплетая какую-то сложную сетку.

– Тут-то нас и съедят, – мрачно сказал я, ни к кому особенно не обращаясь.

– Это вряд ли, – отозвался Иамен. – Вы спали? Спите дальше.

Но спать мне как-то резко расхотелось. Между тем паук сполз вниз и подбросил в костер трав, отчего дым позеленел, погустел и, вместо того чтобы подниматься ровным столбом в отверстие, стал растекаться над полом палатки. Оззи ему еще и помогал: достал откуда-то опахало, сделанного из койотьего хвоста, и погнал дым ко мне. И снова принялся бормотать. Я вяло прислушивался к его пришептыванию, не понимая ни слова. Наконец манипуляции с хвостом койота индейцу надоели. Паук Оззи бросил метелку на пол и обиженно заявил:

– Он не засыпает.

– А что, я должен? – угрюмо поинтересовался я.

– К сожалению, да.

Это уже заговорил Иамен.

– Иначе не совершить перехода.

От жары в палатке я потел, под мышками чесалось, и спать не хотелось совершенно.

– Ну спойте мне колыбельную. Только, чур, не про Грега – некромантских штучек мне на всю оставшуюся жизнь хватит.

Иамен усмехнулся. Помолчал. От дыма щипало глаза, особенно левый. Хорошо, что некромант устроился сбоку – нагляделся я на него за прошедшие дни более чем достаточно.

– Вот что. Вы, кажется, любите стихи?

– Не ваши.

– К сожалению, других не имеется. Слушайте внимательно мой голос.

Я и рад был бы не слушать – но, в отличие от моей, декламация некроманта прислушаться заставляла. Он говорил одновременно напевно и четко, подчиняя слова неспешному ритму:

   Из тех Тегеранов, где небо одно,
   Где вода превращается богом в вино,
   Мой летучий кораблик, лети не спеша,
   Как летит разделенная с телом душа.

   От равнин, где бетон напирает на сталь,

   Где хрустит под ногами оконный хрусталь,
   Мой кораблик летучий, лети на заре,
   Как кричащие птицы на юг в октябре.

   Ведьмы, черти и оводы, духи земли,

   Мой кораблик летучий поймать не смогли.
   Сквозь осенних расплаканных туч пелену,
   Сквозь разбившую слезы о камень волну,

   Сквозь долину теней, не замысливших зла,

   Сквозь прозрачных и призрачных церкв купола,
   Мой кораблик летучий, поребриком дня
   Улетай, оставляя за бортом меня…

Последние строки прозвучали уже во сне.

Приснилось мне странное.

Мы с Иаменом стояли на крыше будапештского дома. Перед нами катила черные воды река. За рекой простиралась серая пустошь, заросшая серебристыми метелками травы. Время дня я определить не мог: то ли рассветные, то ли закатные сумерки. Полусвет.