Дети богов

Я поизгалялся еще немного и вынужден был заткнуться – из горла не вылетало уже ничего, кроме хриплого свиста. Солнце залезло под веки, и веки, пытавшиеся вместить все эти мегатонны сияния, распухли. Заплыли глаза. Я периодически смаргивал. Откуда-то явились назойливо жужжащие мухи. Возможно, они сочли меня дохлой коровой. От мух не было никакого спасения. Я бился о камни, мотал башкой – мухи взлетали и возвращались снова, приводя сестер и кузин.

Солнце пекло. До звона в ушах, до болезненной белизны, до того, что шеей ворочать стало невозможно – ее спалило напрочь, мою бедную шею.

Что самое стыдное, в какой-то момент я заплакал.

Я рыдал, как дитя, как плачет ни за что ни про что отшлепанный родителями карапуз. Жалостно распялив рот. Всхлипывая и подвывая. Щедро тратя так нужную мне влагу на слезы. Обида, детская глупая обида терзала меня. Я был очень обижен на некроманта. Оказывается, где-то в глубине своей дурацкой души я полагал, что человек по имени Иамен способен на благодарность. Оказывается, я считал, что со мной поступили несправедливо и жестоко. Ну не глупость ли? Хорошо, что никто не видел моих слез – а то я бы сдох на месте от стыда.

Когда слезы кончились, я задремал.

Проснувшись, обнаружил, что правый глаз не открывается – ресницы слиплись от гноя. Хорошо хоть, что никаких ресниц на левом веке у меня не было, и поэтому я смог увидеть, как солнечный клоп проваливается в дрожащее алое море – то ли облака, то ли соседние скалы. Это было красиво, очень красиво, и неожиданно я понял – так вот он какой, последний подарок Иамена. Я вспомнил, как, сидя в гнилой беседке, бормотал, что перед смертью хочу увидеть солнце. Я забыл. А он, наверное, запомнил. Я бы рассмеялся, если бы рот не спекся и не наполнился мелким соленым песком.

Небо медленно наливалось ночью. Сначала я испугался, что света не будет. Мне бы радоваться, а я дрожал – или нет, дрожал я все-таки от резко наступившего холода. Я вспомнил что-то о собиравшейся на камнях росе, но роса, наверное, появлялась утром, и зря я лизал горячие пыльные камни.

Потом обнаружилось, что и ночью света полно. Одна, две, три, и вот уже чернильная синева надо мной усыпана звездами. Они переливались, как камни в драгоценнейшем из наших ожерелий, но, в отличие от камней, были живыми. Всевидящий левый глаз открылся как мог широко – и вся эта блистательная жизнь, все розоватые шлейфы туманностей, кольца и спирали галактик, темные пятна астероидных полей и короны голубых гигантов – все это рухнуло мне в зрачок, и я задохнулся от счастья. Значит, она все же есть, вселенная, она существует совершенно отдельно от меня. Присмотревшись, я смог различить кружение дальних планет, от газовых гигантов до подобных Меркурию карликов, и на планетах поблескивали какие-то искорки – наверное, чужая и интересная жизнь. И мне снова стало обидно, что всей этой удивительной жизни, и галактикам, и скоплениям квазаров, и людям и нелюдям на дальних планетах – все им нет до меня ни малейшего дела. Им все равно, что я валяюсь в пустыне, и умираю, и плачу от радости. И плачу от горя, потому что новое знание умрет вместе со мной.

Потом из-за дальних утесов взошла в белом шлейфе сияния злодейка-луна и заглотала сразу полнеба, и звезды померкли.

Вместе с луной пришел койот.

Сначала я услышал скрежет когтей по камням и мягкие шаги, и даже вздохнул с облегчением – если их много, следующий день солнечных пыток отменяется. Но койот был один. В белом лунном свете шерсть его казалась серебристой, а в глазах застыли маленькие линзы – будто осколки зеркала. Где-то я уже видел подобный взгляд. Мы с койотом смотрели друг на друга некоторое время. Потом он подошел и обнюхал меня. Понюхал и фляжку и отпихнул лапой. Ткнул в щеку носом, холодным и мокрым – и неожиданно облизал мое лицо, будто не койотом был, а самой обычной дворовой шавкой. Жесткий, как терка, язык смывал следы слез и грязевые дорожки, промыл мой несчастный затекший глаз – и мне стало легче.

– Кто ты? – силился прошептать я.

Я боялся спугнуть койота своим шепотом, да и все равно спросить не вышло – из горла вырвался только тихий вздох. Койот покрутился и устроился рядом с моей головой, положив морду на лапы. Похоже, он меня сторожил. Ждал, когда подохну и можно будет начать трапезу? Вряд ли. Зеркальные глаза пристально уставились мне в лицо, слишком внимательные для взгляда зверя.

– Ты кто? – снова прошептал я.

И на сей раз получилось, будто одно присутствие молчаливого стража возвращало мне силы. Койот ничего не ответил. Вместо этого он вскочил и, вздыбив шерсть на загривке, тихо зарычал. Рычал он не на меня, а на что-то, двигавшееся от скал. Его сородичи? Я напряг мышцы и поднял голову. От скал катилось, ползло, перебирало многими лапами что-то вздувшееся и черное, что-то огромное, что-то, поросшее жесткой щетиной паука. Я бы взвыл от ужаса, но смог только со всхлипом втянуть воздух.