Дети богов

– Говорят, ты не только новым моргалом разжился. Кстати, не припоминаю, чтобы побратим упоминал в своем завещании право распоряжаться его органами…

– Кончайте Ваньку валять, – устало ответил я. – Меч у меня. Что дальше?

Касьянов неторопливо набил трубку, все еще внимательно меня разглядывая. Прикидывал, как бы сплавить гостенька посподручней в волчью яму? Наконец он вздохнул – по-старчески так, астматическим вздохом зажившегося не по мерке человека – и сказал:

– Ты вот что, племянник. Ты не злись. Сам понимаешь – если бы можно было тебя отпустить на все четыре стороны, гулять по заливным лугам, помахивая веткой омелы – отпустил бы.

– Руки у тебя коротки меня отпускать или не отпускать. Скажи лучше, где Гармового прячешь?

Однорукий покачал головой.

– Извини, не могу. Если твой дружок до него доберется…

– Иамен мне не дружок.

– Как бы ты его ни называл. Ну вот зачем, зачем ты его из преисподней вытаскивал, а? Объяснить можешь? Чтобы он тебя же из большой благодарности и пришил…

– Слушайте, если вы и дальше будете мне голову морочить, я развернусь и уйду. И меч этот поганый выброшу. Бегайте за ним потом сами.

Хозяин отложил трубку и поднял руки в примирительном жесте.

– Все. Кончаем срач, говорим по делу. Летнее Солнцестояние через неделю. Тогда и сможешь продемонстрировать свою ушлость в обращении с оружием. Потому что – какой бы лапши тебе Книжник на уши ни навешал – а в дерево он зубами вцепится, и близко тебя к нему не подпустит.

– Посмотрим.

– Вот и посмотрим.

– Где?

– Где, извини, тоже пока не скажу. Встречаемся здесь вечером двадцатого. Подъезжай часам к десяти.

– И что там?..

Однорукий прикрыл глаза, как будто вспоминая.

– Там… Там, мальчик, будет бойня. Там придется идти на принцип…

– А поконкретней нельзя?

Хозяин мой усмехнулся.

– Почему же нельзя. Можно и поконкретней. Ты, небось, уже видел, как он мертвецов поднимает?

– И?

– И краткое. А теперь представь, что покойничек не один. Не два. Тысячи, десятки тысяч. Целая армия. Я, конечно, ребят своих подгоню. Будет нам и огневая поддержка, да только что мертвым сделается? Ты его надвое рубишь, а половинки разрубленные к тебе ползут, за ноги хватают, кусаются…

– Спасибо, я понял.

Однорукий распахнул глаза. В черных зрачках вовсю бушевало древнее пламя. Он даже привстал с дивана, обронив на пол трубку. Угольки раскатились по ковру…

– Да ни хрена ты не понял! Некроманта надо будет достать! Потому что, пока он живой, пока плясать может эту свою гнусную пляску, мертвецы будут лезть новые и новые. Много их лежит в земле-матушке…

– Да какая земля вам матушка?

– Такая же, как тебе. Всем нам она кормилица, всех примет на грудь…

Слушать его фальшивые откровения у меня не было ни малейшего желания. Когда ФСБшная крыса начинает рассуждать о земле-кормилице, это все, господа, тушите свечи. Я поднялся с кресла, развернулся и пошел вон. Он, зараза, еще что-то такое орал мне вслед, ура-патриотическое. Я подумал и плюнул на порог дома. Пусть в саду его загнутся все яблони, пусть поганые эти стены сгинут в дыму и пламени…

Все последующие семь дней я не видел солнца. Только ночь и предрассветные сумерки – совсем как в старые добрые времена. Ночь освещена была неоном реклам и клубных вывесок. Рассвет являл в зеркале мое перекошенное, опухшее от пьянки лицо, все более приобретавшее сходство со свинячьей харей.

За шестьсот с лишним лет своей жизни – ну ладно, за те четыреста, что я мог добраться до выпивки – я не помнил себя пьяным. В эту неделю я не помнил себя трезвым. Каждый вечер, подняв жалюзи, я выходил на балкон и, перегнувшись через перила, щедро блевал на тротуар. Или на пристроившиеся у обочины автомобили – мне было пофиг. Проблевавшись, я тащился в ванную, выливал на себя пол-литра одеколона, облачался в новенький костюм – каждый день новый, Ингри бы сдох, узнав, на что я спускаю фамильные капиталы – и выходил на охоту. Ночь приветствовала меня остатками дневного жара и запахом пыли. Кэдди я совсем забросил, и он угрюмо сиротствовал в гараже. Я заказывал лимузины. Белые или черные, длинные, как гробовозки, они выныривали из полумрака и неизменно ослепляли меня светом фар. Я забирался внутрь, вольготно раскидывался на кожаных сиденьях. Я ехал в клуб. Неважно, в какой – хотя прихотливая лимузинная судьба почему-то неизменно приводила меня в район Нового Арбата.