Дети богов

Клуб приветствовал меня огнями поярче тысячи солнц. Гремела музыка – я выбирал те, где играли хауз, хип-хоп или тяжелый метал, где в шуме невозможно было расслышать слова соседа по барной стойке, что-то пьяно орущего тебе в ухо. В лучах строб-лайтс выдрючивались группки и пары. Напитки всех оттенков и степеней крепости лились рекой, и вскоре я переставал различать, что опрокидываю себе в глотку: водку? Коньяк? Бурбон? Абсент цвета тоски и полыни? Избегал лишь разноцветных коктейлей с зонтиками и без, с оливками на зубочистках – это уже напоминало что-то из кабинета зубного. Зато оливки и зонтики очень любили клубные девки, хрупкие бабочки, которые липли ко мне, как мошкара к керосиновому пламени. Всех их до чрезвычайности интересовал мой шрам – тонкие наманикюренные пальчики так и тянулись к моей роже, густо накрашенные глаза восхищенно и жадно распахивались. Я сулил девкам показать еще и не такие шрамы, и клуб покидал обычно в компании двух-трех фей полумрака. Начинали мы в лимузине, предусмотрительно снабженном запасом охлажденного шампанского. Кожа сидений скрипела, пропечатывалась коленками и ягодицами. Продолжали у меня. Смятые простыни валялись по всей квартире. В комнатах тяжело, неприятно пахло. На зеркале засыхала губная помада. В бледном, скудненьком предрассветном освещении все подцепленные мной девки оказывались такими страшными, что дрожь пробирала. Или, может, виноват был мой пророческий левый глаз? Вынести присутствия этих размалеванных призраков в собственной постели я не мог и вежливо девок спроваживал, снабдив на прощанье запасом стодолларовых купюр. Иногда девки хотели продолжить знакомство. Тогда я без затей спускал их с лестницы. Милиции я мог не бояться. Не с такими деньгами, не в Москве, не в нынешнем жестоком к полуночным насекомым веке. Разве что отчаявшиеся соседи иногда долбили в стенку, если веселые девки слишком активно восхищались моими многочисленными шрамами.

Оборвался безобразный загул так же внезапно, как и начался. В ту ночь я как раз вывалился из «Метелицы» под ручку с двумя длинноногими дивами. Дивы были похожи, как сестры, и обряжены – это в июньскую-то мертвую жару! – в одинаковые норковые шубки. Одна дива оказалась при ближайшем рассмотрении блондинкой. Вторая – брюнеткой. У обеих, похоже, напрочь отсутствовали потовые железы. Я уже распахнул перед красотками дверцу лимузина, отпихнув рвавшегося услужить шофера, когда кто-то потянул меня за руку. Я оглянулся – и челюсть моя упала со стуком. На тротуаре, в оранжевом топике и оранжевых же коротких шортиках, стояла лисичка Ли Чин. В переменчивом свете клубной вывески – огромного рулеточного колеса – она выглядела совсем ребенком. Через плечо ее свисала большая плетеная сумка.

Отпустив дверцу, я выпрямился и процедил с наивозможной глумливостью:

– А-а, давно не виделись. Вот кто еще мне в рожу не плевал. Только, милая, для плевка тебе придется расчистить место – и так все заплевано. Или ты просто решила сменить место работы? Так я нынче забит под завязку. Вот завтра – милости просим…

В продолжение моей идиотской тирады Ли Чин молчала. Смотрела на меня с неопределенным выражением в раскосых глазищах. Когда я закончил, засунула руку в свою суму и извлекла оттуда двухлитровую пластиковую бутылку без этикетки, наполненную до горлышка прозрачной жидкостью. Протянула мне. Я уставился на бутылку, все еще ухмыляясь.

– Ты, девочка, совсем глупая, да? Неужели ты считаешь, что я у тебя из рук возьму даже запечатанную банку колы?

– Это не для тебя, – наконец соизволила отозваться Ли Чин. – Это для твоего деда. Он же болен? Так вот это лекарство. Ему поможет.

Я поглядел на девиц. Похоже, барышни заподозрили в юной лисе конкурентку, и пялились на нее без особой любви. И то правда – по сравнению с Ли Чин они показались мне редкостными страшилищами. Особенно светловолосая.

– Так, дорогие мои, – сказал я. – Веселье отменяется. Топайте отсюда. Вот вам компенсация за труды.

Я традиционно сунул им по комку смятых банкнот. Светловолосая запихнула подачку в сумочку и, смерив Ли Чин презрительным взглядом, удалилась. Брюнетка швырнула купюры мне в рожу. Может, и правда не за кошельком моим гонялась, а честно прельстилась романтическим шрамом? Ах, несостоявшаяся любовь, белой акации гроздья душистые… Обозвав меня скотиной, ушла и она. Я кивнул на машину и сказал Ли Чин:

– Садись. Побеседуем. Обещаю, трогать я тебя не буду.

Этого можно было бы и не говорить. Лисичка изогнула губы с не меньшей презрительностью, чем ее блондинистая сестра, и скользнула на сиденье. Я залез следом и захлопнул дверцу. Постучал в перегородку шоферу и велел ехать куда-нибудь. Лимузин послушно отплыл от тротуара и влился в редкий поток ночного трафика.

Ли Чин сидела, обернувшись к окну. Фонари и фары проезжающих автомобилей высвечивали ее профиль, резкий и тонкий, как гравюра японского мастера. Я поневоле залюбовался. Хоть какая-то радость глазам после целой вереницы уродливых потаскух. Почувствовав мой взгляд, она отвернулась от окна и поджала губы в недовольной гримаске.

– Ну?