Дети большого дома

— Так, говоришь, с железным крестом? Ну же, ну, Серко, беги! С железным крестом. Они от Гитлера получают эти кресты, да? И за сегодняшний день получат кресты, мерзавцы, за то, что город разбомбили, людей убили? Кресты получат от Гитлера? А, чтоб их…

— Ты так волнуешься, словно впервые видел бомбежку.

Вместо ответа Минас взмахнул кнутом, заставляя Серко ускорить бег.

— Обстреливает он эти дороги, — предупредил Атоян. — Сверни налево, поедем балкой.

— Хватит, сколько мы согнувшись по советской земле ходить будем! — рассердился Меликян, снова пуская коня в галоп. — Пусть себе стреляет!

Серко, напрягаясь изо всех сил, вытаскивал увязающие в раскисшей земле сани. Копыта коня глубоко уходили в сырую землю, оставляя на ней круглые вмятины.

Кончился ряд холмов, впереди потянулось открытое поле. Половина солнца уже скрылась за горизонтом, и оставшаяся часть диска отбрасывала желтоватый отблеск на облака, окрашивая их края.

Атоян молча слушал Меликяна, приписывая его раздражение опьянению. Скорей бы миновать открытое поле, свернуть в безопасное место, чтоб благополучно добраться до оборонительного рубежа батальона и вернуться вместе с разведчиками… Серко поворачивал уже налево, чтобы завернуть за холм, когда прилетел вражеский снаряд и разорвался перед ними. Вокруг седоков завыли, осколки, послышался сильный треск. Один осколок врезался в полозья саней, подле опущенных ног Атояна. Серко попятился, прижимаясь крупом к передку саней.

Разорвался второй снаряд. Конь с жалобным ржанием поднялся на дыбы.

— Брось сани, беги к ямам! — крикнул Атоян, спрыгивая с саней и подбегая к ближайшим воронкам. Вскочив в одну из них, Атоян оглянулся. Сидя в санях, Меликян сердито размахивал в воздухе кнутом. Но Серко, крепко упираясь ногами в землю и свесив голову, застыл на месте. Около саней разорвался еще один снаряд. На мгновение Меликян и его конь скрылись за дымом и спустя секунду показались вновь. Атоян увидел, как подогнулись передние ноли Серко, как уткнулся он мордой в землю и всей тяжестью рухнул на голову. Атоян увидел и стоявшего в санях Меликяна. Лицо его было обращено в сторону, откуда летели снаряды, он грозил кнутом незримому врагу.

— С ума ты сошел, что ли? Брось, иди скорей сюда! — крикнул Атоян во весь голос.

Нельзя было понять, слышал ли Меликян этот зов.

Он не торопясь сошел с саней, подошел к коню, положил руку ему на шею и нагнулся — вероятно, для того, чтоб проверить — ранен его Серко или убит. Потом медленно зашагал к воронке. Свистя проносились снаряды, они теперь разрывались уже вдали от них, должно быть, где-то около штаба полка.

— Ну, что ты за человек! — упрекнул Атоян подошедшего Минаса. — Кнутом вражеской артиллерии грозишь?

— Что же мне еще делать, если под рукой у меня кнут, а не «Катюша»? Сам себя, может быть, грызу…

— Ты ранен?

С рукава Меликяна капала кровь. Но он не чувствовал ранения, не заметил крови. Правой рукой он стал ощупывать левую от плеча до кости.

— Ранен, — подтвердил он уже спокойней, — в руку. А ну, перевяжи покрепче!

— Говорил же я, что не надо так ехать!

— Ты — умен, а я — глуп. Ну, все?

То ли от раны, то ли от холодного ветра, а может быть, от нервного потрясения, Меликяна вскоре стала бить дрожь. Атоян быстро забинтовал ему руку. Минас снова надел ватную телогрейку, рывком натянул левый рукав.

— Вот и Серко убило, — печально сказал он.

Был убит конь, которого он любил и не хлестал кнутом даже сегодня, неистовствуя с самого утра.

— Тут люди умирают, а ты о коне думаешь, — заметил Атоян.

— Не только о коне я думаю! — обиженно отозвался Меликян и, повернувшись, снова направился к саням.

— Куда, куда это опять? — крикнул Атоян.

«Пропадет человек!» — подумал он и, побежав за Меликяном, схватил за здоровую руку:

— Поворачивай!

— Холодно мне что-то, а в санях немного водки осталось, заберу вместе с мешком.

— Да пойдем, не надо!

— Надо! — возразил Минас и, высвободив руку, снова зашагал к саням. Серко лежал в той же позе, всей тяжестью навалившись на голову. Минас еще раз взглянул на коня, достал вещевой мешок и вернулся к Атояну.

— Выпьем по одной.

Атоян отказался. Тогда, не доставая кружки, Меликян вынул из фляги пробку и, закинув голову, стал пить прямо из горлышка. Выпив, перевернул флягу вверх дном. На землю вылилось несколько капель.

— Мало в ней оставалось.

— Ну, идем, что ли! — буркнул Атоян, отворачиваясь.

Меликян последовал за ним.

— Завидую тебе, Мисак, — спокойный у тебя характер! Очень это хорошо. Если тебя пули минуют, сто пятьдесят лет проживешь!

— И тебе неплохо бы спокойней себя вести, Минас Авакович, — заметил Атоян, — уж очень ты нервный. И пить не следует.

— Я не пьяница, Мисак, ошибаешься.

— А я не говорю, что пьяница.

— Ошибаешься, говорю тебе, ошибаешься! — перебил Меликян. — Что нервный, это так. Кто это там впереди?

— Они! — обрадовался Атоян, узнавая разведчиков и заметив шагавшего впереди фашистского офицера в зеленой шинели.

Начинало смеркаться. Только на близком расстоянии можно было ясно разглядеть лица людей. Разведчики тоже узнали командиров и остановились.