Дети большого дома

— Раз уж так, братец ты мой, скажи: а мне-то как быть? Мать, сестры, брат — все остались там, в Чернигове. Помнишь, когда мы ехали из Еревана, прочли в поезде о том, как фашисты истерзали ученицу Марию Коблучко. Ведь как знать, кто из наших остался теперь в живых? Что ж, лечь мне на землю и плакать, чтобы опустились руки и я не смог больше стрелять?! Позволить, чтоб растоптали меня они? На что это будет похоже? Как раз наоборот должно быть! Понимаешь?

Все товарищи в этот день были особенно внимательны к Аргаму. Эюб Гамидов приберег для него свою порцию водки, Алдибек Мусраилов достал банку мясных консервов, хранимых в мешке неизвестно с каких времен.

— Хороший хозяин знает свое дело!

Эюб разложил принесенное перед Аргамом.

— Е, а кардаш, ач сан[10].

Гамидов любил говорить товарищам ласковые слова на родном языке, когда его понимали.

И все же Аргам не смог есть, несмотря на то, что ничего не брал в рот с утра.

— Раз не кушаешь, то ложись, отдохни, — посоветовал Гамидов. — Иди-ка в эту сторону, на мягкие ветки.

На заре Аргам поднялся вместе с другими. Уж не было слез, но каждую минуту перед глазами его, точно живая, вставала Седа. Он говорил с ней, слышал ее. голос, видел улыбку — и никак не мог представить ее мертвой.

Вечером прибыл новый командир взвода Сархошев. Прежнего командира назначили командиром той же роты, в состав которой входил взвод. Отечески положив руку на плечо Аргама, лейтенант сказал:

— Не щадить врага, отомстить ему за Седу — вот твоя задача!

Аргам ничего не ответил. Все слова были уже сказаны, но боль оставалась, и от нее ныло сердце.

Сархошев шагал по окопам, пригибаясь больше, чем было необходимо, хотя обстрела и не было. Бурденко и Тоноян, глядя на удалявшегося командира, улыбнулись.

Улыбнулся и Аргам. Но через минуту он уже забыл и наставления Сархошева и его согнувшуюся фигуру.

В последующие дни Аргам оставался молчаливым. Он замечал выражение сочувствия на лицах товарищей, и от этого как будто легче становилось на сердце. Прошло еще два дня, и его вызвали в военный трибунал в качестве свидетеля. Вид Минаса Меликяна, его осунувшееся лицо смутили Аргама. Почему его судят за расстрел какого-то фашистского офицера? Ведь Минас Меликян — отец Акопика, его близкого товарища, он же ненавидит Брага, любит советскую родину!

Он боялся за участь этого немолодого человека. Возвращаясь в полк, всю дорогу думал о нем и очень обрадовался, когда через несколько дней вечером Меликян явился в их взвод, разжалованный в рядовые, но живой и здоровый и, повидимому, довольный своей участью.

Аргам стеснялся Меликяна потому, что сильно ударил его автоматом, выбив из рук оружие, и засвидетельствовал в трибунале его вину. Но Меликян радостно обнял его.

— Вместе будем, дорогой Аргам, вместе будем воевать!

Все бойцы встретили Минаса дружелюбно. Вчера еще он был командиром, ну, а теперь будет старшим среди них. Совершенный же им проступок не вызывал теперь среди бойцов большого возмущения. Это было недопустимо, да, но ведь расстрелял-то он не кого иного, а фашиста!

Между Меликяном и Аргамом восстановились взаимоотношения отца и сына, которые существовали раньше. Мало сказать восстановились — сейчас они были ближе и потому, что исчезло различие в чинах. В роте все называли Минаса «папашей», и когда Аргам тоже произносил это слово, казалось, что это не простое проявление почтения. Шутил Меликян, а порой и распекал того или другого, делал замечания, и никто на него не обижался. Казалось, Меликян всегда был рядовым бойцом…

LVI

Спустя неделю после прихода Меликяна Аргама вызвали в политотдел для вручения кандидатской карточки. Об этом сообщил ему Ираклий Микаберидзе, рана которого уже зарубцевалась. Ираклий, теперь уже парторг батальона, был представлен к званию младшего лейтенанта.

— Вот пойдешь, дорогой и на могиле Седы побудешь, — наказал Меликян. — В последний раз не сумел ее увидеть, так хоть на могилу посмотришь. Седа ведь очень любила тебя…

В политотделе членские и кандидатские билеты принятым в партию выдавал заместитель начальника политотдела Тигран Аршакян. И на этот раз случилось так, что Аргам и Ивчук вошли вместе. Членские билеты в яркокрасных переплетах и серые кандидатские карточки лежали перед Тиграном на столе. Он ответил на приветствие бойцов и заглянул в список.

— Николай Федорович Ивчук!

— Я! — отозвался Ивчук.

Левой рукой Тигран протянул кандидатскую карточку, а правой пожал Николаю руку.

— Поздравляю, товарищ Ивчук! Мы уверены, что вы будете высоко держать звание коммуниста и в боях за родину отомстите врагу за пролитую кровь и слезы наших матерей и сестер.

Ивчук смутился, и Аргам впервые заметил на его глазах слезы.

— Даю слово, товарищ батальонный комиссар…

Голос Ивчука дрожал, он не смог подобрать нужные слова.

— Даю слово! — повторил он и, отдав честь, отступил на два шага.

Тигран снова заглянул в список.

— Аргам Саркисович Вардуни!

— Я! — машинально отозвался Аргам, словно Тигран не знал его.

Сделав паузу, заместитель начальника политотдела продолжал: