Дети большого дома

Паровоз с пыхтением неустанно тащил вагоны вперед.

IV

Транспортная рота и санитарная часть полка разместились в одном и том же вагоне, с двухъярусными нарами и параллельно проложенными внизу досками для сидения. Верхние нары были предоставлены девушкам, внизу расположились мужчины.

На досках лежала разнообразная снедь. Виднелись даже бутылки коньяка и вина. Вокруг сидели командир транспортной роты Сархошев, его жена Клара, начпрод полка Меликян, которого специально пригласили из соседнего вагона, Анник Зулалян и боец транспортной роты Бено Шароян.

При первой же встрече Анник узнала Шарояна, так же как он узнал ее. Но Анник ничего не сказала об этом Каро. Ведь то, что случилось тогда, было перед войной. Нависшая над родиной опасность так все перевернула, что не стоило вспоминать старое. Шароян суетился вокруг Анник, приносил ей холодную воду в своей фляжке, бегал с ее котелком на кухню за обедом; накануне, достав откуда-то душистого сена, разостлал на нарах, чтобы Анник мягче было спать. Вначале его услужливость была неприятна Анник, но Шароян делал все с такой искренней готовностью, что она отказалась от своего предубеждения. Зачем обижать парня, идущего на войну?

Эта снисходительность утвердилась у нее особенно после чистосердечного признания Шарояна.

— Каждый раз, как увижу тебя, сестрица, со стыда готов провалиться сквозь землю… Болваном был, настоящим болваном, — не раз признавался он Анник. — Братом постараюсь быть тебе, чтобы искупить вину. Уж прости меня…

Сархошев угостил каждого бойца стаканчиком вина. Выпив поднесенный стакан, бойцы отходили. Лишь Шарояна командир удержал рядом с собой, да заставил спуститься с нар и присоединиться к ним Анник.

Несмотря на уговоры Сархошева и его жены, Анник не выпила ни капли вина и лишь отщипывала маленькими кусочками хлеб, чтобы отделаться от угощения. Шароян, наоборот, держался уверенно и развязно, осмелев от приветливого обращения Сархошева. Хлопая его по плечу, Сархошев говорил жене и Меликяну:

— Молодец он у меня! С ним и в аду не пропадешь. Фашистов живьем глотать будет!

Меликян разглядывал Бено, сам не умея еще определить — нравится ему парень или нет.

— Ты где работал до призыва? — спросил он Бено.

— В цирке на саксофоне играл.

— Попросту говоря — зурнач?

— Ну, хотя бы «и зурнач! — отозвался Сархошев. — Не мешает и это. А вы, Зулалян, выпили бы хоть маленький стаканчик. Девушка вы красивая, слов нет, но раз стали солдатом, нужно привыкать и к выпивке!

— Не могу. Честное слово, я не пью, — отказалась Анник.

— И очень хорошо делаешь, что не пьешь, совсем это не нужно! — одобрил Меликян, с отеческой лаской глядя на молоденькую, красневшую девушку. — Я и твоего отца знаю: с таким поговоришь, и сам словно лучше становишься. Молодец, дочка, не пей!

Клара Сархошева была довольна. Вот вернется она в город, расскажет всем, как до самого Тбилиси ехала с мужем и его ротой в одном вагоне! Она даже старалась выглядеть более веселой, чем была на самом деле, чтобы никто не подумал, что она принадлежит к числу тех женщин, которые вздохами и слезами провожают в дорогу своих мужей. Вот хотя бы жена Аршакяна — ведь еле сдерживалась, чтоб не расплакаться!

Кларе приятны были направленные на нее взгляды бойцов. Она гляделась в зеркальце, подкрашивала губы темнокрасной помадой, заправляла локончики за уши. На Анник она смотрела с явной жалостью. И зачем такой хорошенькой, нежной девушке идти на фронт? Дурнушки идут на это, чтобы пробить себе дорогу, занять место в обществе. Ну, а этой девочке к чему было поступать в армию?

И, не удержавшись, Сархошева проговорила:

— Я жалею вас, Анник. Разве ваше дело война?! Да захоти вы — наркомов бы с ума сводили!

Анник оскорбленно взглянула на нее.

— Мы, как видно, разные люди, — сдержанно ответила она, — и друг друга не поймем.

— Да что тут непонятного, скажите, пожалуйста?

Бойцы равнодушно слушали беседу двух женщин, не глядя в сторону закусывающих. Анник казалось, что своим поведением она изменила им. Ей не терпелось поскорее отойти от стола, присесть рядом с бойцами. Пусть не думают, что она собирается использовать благожелательное отношение командира, быть на каком-то особом счету. Она собиралась уже встать, как вдруг в вагон поднялись комиссар полка Микаберидзе и старший политрук Аршакян.

Меликян и Сархошев стремительно вскочили с мест, вытянулись перед начальством.

— Сидите, — махнул рукой Микаберидзе. — Вы же обедаете.

Клара с любопытством смотрела на эту сцену и в особенности на мужа: Партев всегда казался ей независимым человеком, а теперь — поглядите-ка! — вытянулся перед Аршакяном. Скажите пожалуйста, какой большой человек! И его жену Клара видела — обыкновенная женщина, ничего особенного.

— Товарищ комиссар, прошу вас присесть, пообедать с нами, — предложил Сархошев.

— Правильнее было бы сказать, что вы пьете, а не обедаете, — хмуро проговорил Аршакян.

— Решили весело ехать на войну! — заявил Сархошев. — Я всегда был таким, таким и останусь: не теряюсь ни при каких обстоятельствах!

— Веселый у вас характер, — иронически заметил Шалва Микаберидзе.