Дети большого дома

Опанас Макавейчук пользовался общим уважением за свой скромный нрав. В течение ряда лет он работал заведующим продуктовой лавкой, и ни одна ревизия не находила у него никаких упущений. Потом долгое время он был экспедитором на сахарном заводе в Белом Колодце, по делам правления часто бывал в центрах Союза — Москве, Ленинграде, Харькове, Киеве. Здесь он тоже пользовался доверием и ушел с хвалебной характеристикой, заверенной круглой печатью. Последние четыре года, «не желая больше жить врозь с семьей», Макавейчук работал на пивном заводе в Вовче бухгалтером. Выезжая в Харьков или Киев для сдачи отчета и баланса, он каждый раз по возвращении представлял директору блестящую оценку финансового состояния и бухгалтерской отчетности завода, данную главком. Он считался работником добросовестным и трудолюбивым, свои служебные обязанности выполнял безупречно, но не поступался и своими правами. Каждый год обязательно брал очередной отпуск и ездил путешествовать — в лево-бережную Украину, в Ленинград или в Среднюю Азию, на Дальний Восток и Кавказ. «Не по душе мне сидеть на одном месте! — говаривал он. — Дом отдыха, санаторий — это же для больных! Я и отдыхаю и набираюсь сил только во время путешествий. Тогда и отдыхаешь, и страну изучаешь, социалистическое строительство видишь! Дайте вы мне, пожалуйста, стоимость путевки в дом отдыха, а самая эта бумажка мне ни к чему…»

Итак, никому и в голову не могло прийти, что Макавейчук — это не Макавейчук. Не знала этого и жена, любившая мужа и считавшая его одним из самых хороших людей на свете; не знал этого и сын, восторженный комсомолец, в первые же дни войны ушедший в армию защищать родную Украину от вторгнувшихся фашистских орд.

Не знали они, что Опанас Макавейчук — в действительности Зикс Вольф, с юношеских лет занимавшийся шпионажем. В 1916 году, молодым человеком, он был заслан в Россию, поступил в царскую армию. В стране происходили величайшие исторические событии. Он был свидетелем и даже участником этих событий, неизменно сохраняя верность пославшим его и в точности выполняя их поручения.

Затаив дыхание, Митя и Коля смотрели в щель забора на Опанаса Макавейчука, свободно и спокойно говорившего по-немецки с фашистским генералом.

— Как долго они говорят! — выразил недовольство Коля. — И откуда Макавейчук знает их язык?

Тоном опытного человека Митя объяснил:

— Шпионы все языки знают!..

В этот день произошло еще одно событие, глубоко потрясшее мальчиков. Толстый рыжий коротыш, который под конвоем двух автоматчиков вошел в Вовчу вместе со своим псом, привел к генералу старожила Вовчи, знатного охотника Макара Петренко. Один из солдат нес в руках допотопную одностволку деда Макара, его охотничью кожаную сумку и мешок, набитый порохом.

Печатая шаг подкованными сапогами и задрав вверх голову, рыжий коротыш подошел к генералу и, вытянувшись, что-то доложил про деда Макара. Волкоподобный пес подбежал к генералу, начал обнюхивать его ботинки, и тот погладил пса по голове своей костлявой рукой в перчатке. Выслушав рыжего фашиста, генерал поднял голову и, прищурив один глаз, через монокль взглянул на деда, что-то сказав переводчику.

Переводчик обратился к деду Макару:

— Генерал спрашивает, почему ты спрятал порох и ружье в погребе.

Дед Макар стоял прямо перед генералом. На вопрос переводчика он улыбнулся.

— А ты русский, что ли? — вместо ответа спросил он. — Чисто говоришь по-нашему.

— Не болтай, старик! — рассердился переводчик. — Отвечай на вопрос генерала!

— А что отвечать-то? — пожал плечами дед Макар. — Я охотой промышляю восемьдесят лет. У меня порох всегда был.

— А почему спрятал? — настаивал переводчик.

— Спрятал, чтоб не украли! — ответил дед Макар.

— А кто должен был украсть?

— Дурные люди, вот кто.

— Смотри, старик, рассердится генерал! — пригрозил переводчик. — Говори правду. Может, ты партизанить хочешь?

— Теперь я вижу, что ты не русский: немец, видно. А я думал сначала, что русский: хорошо по-нашему говоришь. Ну подумай, какой из меня партизан?! Я женатым был, когда отменили крепостное право при Александре Втором. Его царем-освободителем прозвали, да только неправда это — обманули тогда народ. А хозяином своей земли народ только после семнадцатого года стал, когда господ прогнали. Простой народ у нас не любит господ. Много я знаю и помню, потому что много прожил и многое видел. А вот партизаном быть не привелось. Да и какой из меня партизан? Найдутся люди помоложе да похрабрее меня для этого дела! Да, ты не русский, это видно! Я-то сначала думал, что русский… И почему вы так партизан боитесь? У вас же уйма самолетов и, говорят, танков тоже. А из меня какой партизан?! Вот порох мне нужен — это так. Осенью лис у нас много бывает. Мех у них, правда, не из первосортных, но если хорошо выделать…

— Довольно! — с гневом прервал переводчик.

— А что я плохого сказал, товарищ дорогой?

Дед сплюнул в сторону и, хитро глянув на переводчика, поправился:

— Извиняюсь. Забыл я, что вы не из товарищей будете. Ничего не поделаешь, привык при советской власти!

— Довольно, перестать болтать!