Дети декабря

Однако страх мой неожиданно вернулся на последнем курсе университета, и блуждания по пустым, продуваемым мусорным ветром этажам возобновились. Иногда я спускался в подвал, иногда нет, и не всякий раз страшный человек кидался на меня. Но когда это случалось и липкая рука хватала меня, я не видел, что происходило дальше. Порой казалось, будто всё это в заброшенной школе случилось на самом деле. Конечно, этого не могло быть, но однажды я спросил у матери, стояла ли там, где мы жили, заброшенная школа, и она ответила: «Да, сынок, её снесли лет десять назад и построили бизнес-центр…» Школа оказалась реальной, но разве мог я бродить по ней в действительности? Тем не менее иногда я ощупывал ногу, за которую страшный человек схватил меня в подвале, но, само собой, ничего не находил, никаких следов.

Так было до рождения Ксюши, а с её появлением кошмар забылся. И вот – появился снова. Когда на спуске к морю я увидел – увидел же? – изуродованного младенца. Они, ребёнок и мать, могли сидеть там, среди хлама и ветоши, на самом деле или мозг, измученный жарой, усталостью, стрессами, выдал смысловую галлюцинацию? Я не знал ответа, но какая разница, если младенец не выходил у меня из головы, когда я почти бегом возвращался к госпиталю, чтобы наконец-таки забрать старика.

У входа в отделение мне позвонила жена.

– Занят? – без приветствий начала Ольга, и я понял по голосу, что она сильно хочет чего-то.

У неё было такое свойство – то ли подгадывала специально, то ли так выходило, – звонить в неудобные моменты. Слова «занят» она не понимала – всегда пыталась добиться того, чего хотела. И от её бесцеремонного напора я раздражался, в общем-то, готовый помочь, но недовольный тем, что жена обращалась с людьми точно с пленными.

На этот раз Ольге понадобилось, чтобы два дня я провёл с ребёнком. Ей надо было куда-то уехать, а я бы остался с Ксюшей. Это предложение казалось радостным, но весьма странным; Ольга столь долго и остервенело защищала свою независимость. У неё вообще была эта диковатая манера, обидевшись, хоть на пустяк, из принципа, дурного принципа, отказываться от помощи, любой, даже самой необходимой. Впрочем, я бы согласился, но на ближайшие два дня – как минимум на два дня – мои действия подчинялись старику, пребывание рядом с ним обязывало.

– Извини, но я не могу.

– Что значит не можешь?

– То и значит. У меня могут быть дела?

– Ты что, – её голос дрогнул, – не хочешь побыть со своим ребёнком?

– Я очень хочу побыть со своим ребёнком, и ты это знаешь, – я старался не повышать голоса, – но ближайшие два, нет, три дня я не могу, прости.

Она продолжала ломать меня, думала, наверное, что убедит, заставит поступить так, как ей было удобно, но кончились наши прения обыденно – обвинительными криками, сперва её, потом моими.

– О чём ты вообще думала, когда разводилась? Что я буду рядом, когда тебе вздумается? На что ты рассчитывала?

Мне всегда казалось, что я прав и мои обвинения справедливы, и в то же время нечто глубинное, сомнение из самой сердцевины, ело меня: что слишком груб, строг и не замечаю ошибок собственных.

Я вновь подумал об этом, но в палате меня ждал старик – и нельзя было нарушить обещание дважды.

– Извини, но я не могу. Правда.

Фомич ждал уже собранный. Увидев меня, он поздоровался, протянул руку. Я не ожидал от него такой бодрости.

– Едем?

Старик кивнул:

– Валя помогла собраться. – Он говорил о медсестре.

– Отлично. Тогда, – я сделал паузу, произнёс мягко: – Домой.

Старик встал, опершись на мою руку. Я ощутил его запах. И содрогнулся: кто будет мыть его? И водить в туалет? И готовить еду? Я вспомнил, как Ксюшенька была маленькой и всё за неё надо было делать, но тогда рядом находилась жена, а теперь? Что теперь? Да и старик – не грудной ребёнок. Он пах, он жил по-другому. А я, как должен был жить я? Сколько времени проводить рядом с ним? Сегодня я уже не сделал работу. Лера подстраховала (кажется, она начала ревновать). Отпуска я не мог взять – не в сезон. А если Фомичу станет плохо, то что – и кому – делать? Постоянно быть рядом? Как тогда зарабатывать на то, чтобы быть, с ним и вообще?

И вдруг пришла мысль, будто тёплый рассвет забрезжил – я мог нанять старику сиделку! Мысль эта вознесла меня, освобождая от бремени обязательства; я почти воспарил, я избавился от страха, что каждый день придётся проводить в той мёртвой квартирке. Нет, я мог уходить, я мог делать свои дела, я мог жить. Почему эта мысль не пришла ко мне раньше? Видимо, я не представлял старика обособленно, словно в нём жил и я. С этой идеей мне ещё предстояло разобраться.