Дети декабря

Большинство женатиков Смятин считал подкаблучниками. Таков был закон. Только глупые женщины демонстрировали свою власть открыто, а умные действовали хитрее. Но длина поводка не особо менялась. И его роль чаще всего исполняли дети. Поколение, воспитанное бабушками и матерями – хорошо или хотя бы приемлемо воспитанное, – относилось к дочкам и сыновьям свято. Но мудакам было на них плевать. Как и на жену. И они могли куролесить с друзьями, бить жён, приводить любовниц. Такие жили сугубо ради себя. И не страдали. Собственно, в этом, по Смятину, заключался выбор: быть мудаком или подкаблучником, расслабиться или страдать.

На встрече выпускников эту науку объяснял Смятину Эдик Косолапов, ладный разбитной малый. Он выставил жену с двумя детьми к тёще, предпочтя им блондинку, которая всегда, даже в холод, оголяла груди так, что оставалось аппетитное пространство между ними («Для члена!» – гоготал Эдик).

– Ты пойми, – объяснял Смятину Косолапов, накачанный «Ред Буллом» и виски, – ну жена, ну дети, а дальше? Через пять, десять лет? Через двадцать? Дети вырастут, разбегутся. Им и сейчас уже в школе на старших по хер. А эта, на которой ты женился, она настоящая? Не предаст? Выходит, если что? Ты уверен? – Смятин молчал. – И заметь, это я даже не говорю о сексе.

– Ну, у меня бабушка с дедушкой…

– Завязывай, а, – Косолапов присосался к кальяну, выпустил облачко дыма, – слышали уже эту жвачку про «жили долго и счастливо». Когда жили, как жили? Уточняй. Нам ведь тоже всем говорили, что родители любят друг друга и, в общем-то, нормально живут, а они собачились каждый день, как проклятые.

– Ну…

– А дело в страхе. Они просто боялись остаться друг без друга, потому что старые, потому что на хер никому не нужны. И потому что привыкли.

– Может, ты и прав, – Смятина раздражала самодовольная лощёная морда Эдика, – но где гарантия, что вторая, третья или какая там у тебя будут лучше?

– А нет гарантии, – Косолапов ухмыльнулся, – трахай, пока стоит, и не парься. Живи в кайф – вот и вся мудрость. Путь мастера, брат.

Он замолчал, улыбнулся высокой худощавой блондинке. По виду – школьнице.

– А дети?

– Ну ты и зануда! – Косолапов помахал блондинке. Та направилась к ним. – Я вот послезавтра со своей, а может, и с этой, – он кивнул на блондинку, – в Таиланд лечу, а до этого был в Шри-Ланке и на Гоа. На Галапагосы собираюсь. А мог бы сидеть на севастопольской кухне и смотреть на недовольное стареющее лицо жены, которую по молодости трахнул и принял это за любовное откровение. Да что я? Гаутама Сиддхарта и тот, чтобы достичь просветления, семью оставил…

Смятин это знал. Но ему оставалось разве что выбирать мебель. И хотя бы в этом проявить непоколебимость и волю.

* * *

Чернобровой Татьяны в «Карпатской мебели» не оказалось. Вместо неё между столами, кухнями, пуфиками, креслами расхаживала высоченная, с длиннющим носом женщина, похожая на башенный кран. Речь её была отрывиста и груба. Но если отсутствие Татьяны Смятин пережил ровно, то, не найдя чудо-библиотеки, запаниковал.

– Так, була, – девица-кран встала к компьютеру, – в каталозі номер… шістдесят дев’ять триста двадцять сім. Побачимо… так… співчуваю, але вчора купили. Недивно, така гарна ціна. Можна на замовлення. Але це дорожче та треба чекати[28].

Смятин осел. Сумма выросла до шестидесяти одной тысячи. Ожидание затягивалось до двух недель.

– Можна зробити після Різдва[29].

– Я хотел успеть до праздников. Я не местный.

– Буде важко приїхати?[30]

Смятин не знал, как ответить. Но чувство, крепкое, точно коньяк, выпитый вчера, подсказывало, что да, будет трудно. И лишний раз соваться в страну, где шла война, не хотелось. Впрочем, главным было другое – со временем Смятин растерял бы решимость.

– Будемо вас чекати[31], – улыбнулась дама-кран.

Растерянным Смятин вышел из «Карпатской мебели». Сунул под язык каптопрес. «Надо было купить вчера, – корил он себя, – а я стормозил, не решился». Не разбирая пути, Смятин добрёл до вчерашней церквушки. Валил мокрый снег. Пальто и шапка пропитались влагой.

«Я так и буду выбирать, сомневаться. Это получается у меня лучше всего. А кончится всё тем, что спущу деньги на какую-нибудь дрянь. Надо определяться. Например, взять те шведские полки, что я видел на „Золотых Воротах“. Да, дорого, да, три тысячи за полку, но зато дерево. Или те эстонские. Но сколько я их куплю? – Он сосчитал. – А ведь ещё покупать другую мебель. И машину жене!»

От последней мысли передёрнуло. Смятин вытер ноги, зашёл в храм. Уже знакомая женщина со строгим лицом, как и вчера, читала Псалтырь. Смятин купил свечу. Поставил её Казанской Божьей матери. Несколько раз перекрестился. Зашептал «Отче наш», единственную молитву, которую знал. Затем помолился своими словами. И, просветлевший, вышел.

Снег кончился. Дышалось с трудом. Смятин подумал, что хорошо бы отвлечься и погулять по любимым местам: в Гидропарке, на ВДНХ и в Пуще-Водице. Сходить, наконец, на рыбалку. Воодушевлённый, он зашагал к торговым рядам.