Дети декабря

У обменника толпились люди, ругались, спорили. Кто-то хрипло просил закурить. Мужик в куртке с меховым воротником менял на табло курс. Отчётливо раздалось: «Долларов нет». И тут же: «И в банках нет. Может, на „чёрном“ остались?»

«Надо спешить», – поторопил себя Смятин, тут же забыв о рыбалке. В переходе метро он кинул двадцатку на протез солдату, вернувшемуся из АТО. Таких в Киеве стало много. Они просили милостыню на улицах, в переходах, ходили по вагонам метро. Вместе с ними стояли волонтёры АТО. Одни просили на лечение, другие – на поддержку войны. В этом была убийственная эклектика, беспощадность.

А Смятин меж тем не знал, заказывать или нет чудо-библиотеку. Помочь определиться ему могла только жена.

* * *

Ночью Смятины вступили в переговоры.

– Я бы взяла мебель из качественного ДСП, – говорила жена, – в ближайшее время мы в Киеве всё равно жить не будем.

– А полки? Книжные полки?

– А полки, так и быть, закажи деревянные, хотя я правда не понимаю зачем, – Смятин вскинулся, жена ощутила это даже через трубку. – Ладно-ладно, смотри сам…

– Вот и хорошо.

– Впрочем, – жена выдержала паузу, – есть ещё вариант. Почему бы не взять деревянную библиотеку, подороже, к нам домой, в Севастополь? Сделать тебе кабинет. А?

Смятин, представив, вздрогнул. Проникся. Загорелся даже. Ближайшее время он всё равно, как бы ни хотел сбежать, будет жить в Севастополе. Потому что работа, дети. А потом? Потом он может перевезти библиотеку в Киев. Уже навсегда. Жена говорила всерьёз. И она, чувствуя убедительность своего предложения, добавила:

– Честно сказать, я и сама хотела сделать тебе такой новогодний подарок. Знаю ведь, как ты любишь книжечки…

Она произнесла эти слова ровно так, как их хотел слышать Смятин. И он подписался:

– Вообще, это действительно неплохая идея.

– Может, мне заказать прямо сейчас?

– Нет, я выберу сам.

– Хорошо, конечно.

– А в Киев?

– А в Киев возьми кухню и шкаф-купе, как ты хотел. Ну и полки…

Компромиссный вариант устроил обоих. Хотя на самом деле жена относилась к «книжечкам» холодно. И в минуты раздражения называла их хламом и пылесборником. Порой Смятину даже казалось, что она готова, как новые варвары, отнести их на свалку. Но той ночью она согласилась с мужем.

Ей вообще удавалось, при желании, создавать домашний уют. И в такие моменты Смятин, обретая долгожданное, выстраданное спокойствие, хватал счастье за рукав, притягивая его к себе. Чувствовал, что есть светлое место, где его ждёт порция нежности, утешения, ласки. Но чем дольше длились периоды тёплого мира, тем гаже, тягостнее становилось потом. Когда из маленького конфликта разрасталась бойня. И двенадцать лет, проведённые вместе, позволяли бить максимально болезненно, эффективно.

Раньше после ссор они просили друг у друга прощения. Но последние месяцы, а может, и годы жена растягивала обиду на долгое, почти бесконечное время, в которое вкатывалась, поднимая пыль обид, новая ругань. Потому дома Смятины всё чаще молчали.

Пытались не замечать друг друга, разделённые колючей проволокой обвинений, на которой растрепались фотографии прошлого. Но дети, быт всё равно связывали. Приходилось общаться друг с другом. Осторожно, словно по болоту ступая. И когда это случалось, когда тишину распарывал голос, Смятин, мечтая о счастье, хотел вернуть покой, хотел вернуть прежнее, как ему казалось, счастливое, и делал навстречу шаг. Говорил что-то примирительное, нежное. И жена реже, но поступала так же.

Однако часто их порыв обрубался презрением, они готовы были отречься от всего прежнего: от рождения детей, прогулок, цветов, объятий, безделья. От всего того, что сверкало на их полотне безмятежности, но замазалось чёрным, обидчиво-безысходным. Угольным вихрем скандал врывался в дом. Они не могли говорить, не могли быть вместе. Взорванный, истерзанный Смятин забивался в свой угол. Но часто его доставали и там. Трое детей, три комнаты. Младшей недавно подарили разноцветную, похожую на огромный цветик-семицветик палатку, и она пряталась в ней вместе с куклами. Смятин хотел себе такую же. Как убежище.

Потому столь воодушевлённо он ехал в Киев. Хотел остаться там. Из-за семейных дрязг ему перестал нравиться родной Севастополь. Его улицы, по которым он ходил в школу и институт, покупал сигареты и семечки у старушек, гулял с друзьями по подворотням и пустырям. Прежний город, всхлипнув, перестал существовать.

В газете Смятин вычитал мерзковатое словцо – «жовиальный». И оно прицепилось к нему.

– Вадик, – спросил Смятин, знавший тысячи слов, у Межуева в пабе, – что значит жовиальный?

Вадик, хмыкнув, сказал:

– Жизнерадостный, бодрый, любящий жизнь. Жадно, невмоготу любящий жизнь. Как-то так. В общем, не наш случай.