Дети доброй надежды

Таким образом, все члены штаба были людьми молодыми. Да и сам командующий Финляндской дивизией генерал-аншеф Брюс имел от роду всего 30 лет. Такова была служебная среда, в которой Радищев встретил восстание Пугачева. Как обер-аудитор штаба дивизии, он обязан был следить за точным соблюдением военно-судного процесса и давать заключения командиру дивизии по делам, рассмотренным в полковых судах.

Он ведал также отправкой рекрутских партий и выдачей прогонных денег за подводы для их провианта из хранящихся у него на этот предмет сумм.

Из рапорта Брюса в Военную коллегию от 10 ноября 1774 года видно, что Радищев, кроме того, выступал в роли экзаменатора, когда нужно было определить военнослужащего на должность аудитора в том или ином полку. Так, в ноябре 1774 года Радищев, по приказу Брюса, «задал казус»[137] сержанту Рязанского пехотного полка Якову Ганичеву, чтобы узнать «ево способность и что тот решил данной ему казус на основании законов». Сержант выдержал экзамен, и Радищев о том рапортовал.

В эти годы полковые суды занимались главным образом делами беглых солдат и рекрутов, чаше всего покинувших свои полки для того, чтобы служить у Пугачева. В таких случаях их судили «скорорешительным судом».

В апреле 1774 года при Ладожском пехотном полку состоялся «кригсрехт» над двумя рядовыми; это были пойманные беглые солдаты Савва Попов и Яков Петухов. При допросе их, как записано в «Журнал исходящим делам Брюса», открылось, что «оные имели намерение пройти к разбойнической Пугачевой шайке и к оной пристать». На этом основании судьи приговорили «за то злое их умышление учинить смертную казнь — повесить». Рядовые были повешены, так как сведения о них даны в списке «конфирмованных» дел.

В судных делах Финляндской дивизии почти не встречаются заключения обер-аудитора Радищева. Очевидно, он всячески, насколько это было возможно, уклонялся от участия в таковых процессах. Как обер-аудитор, он и не должен был участвовать в полковых «кригсрехтах», но его заключения иногда мог потребовать по тому или иному делу Брюс.

Что касается решения участи беглых солдат Попова и Петухова, то такой приговор, когда за одно намерение карали, как за самый проступок, был обычным в те годы восстания Пугачева явлением классового суда.

Радищев с его знанием законов «воинского процесса» был обычно бессилен что-либо сделать для обвиняемых, смягчить «сентенцию» или хотя бы заставить судей соблюдать закон. Военная служба оказалась для Радищева не легче гражданской. Ему оставалось только сострадать несчастным. «Я не хотел быть ни сообщником в их казни, ниже́ оной свидетелем», — писал он впоследствии, видимо, о самом себе в своем «Путешествии из Петербурга в Москву».

Двадцать третьего ноября 1774 года генерал Брюс, бывший к тому же санктпетербургским генерал-губернатором, написал ордер своему подчиненному, полковнику Ламбу: «Как я имею отбыть в Москву, в свое время, то и нужно мне оставить здесь при канцелярии одного надежного унтер-офицера, умеющего грамоте, дабы он с почты принимал приходящие ко мне рапорты и доставлял в Москву...»

Фраза об отбытии генерала Брюса в Москву «в свое время», и притом, как это видно из данного ордера, со всем своим штабом и канцелярией, имела глубокий смысл.

В столице ждали казни Пугачева. Как только она свершилась, московский градоначальник М. Н. Волконский послал срочное донесение Екатерине II:

«Всемилостивейшая государыня!

Всеподданнейше вашему императорскому величеству доношу, что вчерашнего числа злодей Емелька Пугачев с сообщниками своими мзду своего злодеяния приняли и тако, всемилостивейшая государыня, все злосчастные беспокойства слава богу окончаны...

11 генваря 1775

Москва».

Курьер доставил это поздравительное донесение императрице Екатерине на третьи или на четвертые сутки со дня своего выезда из Москвы. А 16 января, то есть немедленно по получении известия о казни Пугачева, Екатерина, при пушечной пальбе, «предприняла шествие» в древнюю русскую столицу со всем своим двором, свитою и генерал-адъютантами, одним из которых был граф А. Я. Брюс.

Но еще до этого потянулись туда члены его штаба и канцелярии, и Радищеву — после долгого перерыва — пришлось снова ехать в Москву.

Весь путь от Села Царского до села Всехсвятского, составлявший семьсот верст, был проделан императрицей с большой скоростью — за пять суток и десять часов.

Она торопилась: нужно было истребить в народе мрачную память о недавних казнях, ослепить его мишурным блеском двора, праздничною суетой.

В селе Всехсвятском ее встретил граф Петр Панин с сотрудниками Казанской комиссии по борьбе с Пугачевым. В этот день полковнику Михельсону была пожалована шпага с бриллиантами «из собственных ее величества рук».