Дети доброй надежды

В годовщину взятия Очакова была заложена вторая кораблестроительная верфь Черноморского флота — Николаев.

Эти успехи русского оружия вконец вывели из себя прусского короля Фридриха-Вильгельма. Он запугивал ими Данию, Швецию, Австрию, Англию, вооружал свои войска и готов был поднять против России всю Европу.

Но Потемкин настойчиво советовал Екатерине сохранять с Пруссией мир.

6

Всю зиму провел Ушаков в трудах, готовя к боевым встречам эскадру. Войнович сидел в Херсоне, не отягощая себя севастопольскими делами, и Потемкин все реже обращался к нему.

А забот был много. Кампания предстояла трудная. Союзник России, австрийский император Иосиф умер, и было неизвестно, как поведет себя теперь Австрия, а на турецкий престол вступил новый султан Селим III; он не желал слышать о мире и спешно усиливал флот.

Турки считали, что Селим III ниспослан им небом для проведения реформ. Астрологи предсказали его отцу — Мустафе III, что если наследник родится при определенном стечении планет, он возродит империю. Султан Мустафа приказал врачам и повивальным бабкам принять все меры к тому, чтобы ребенок родился в предсказанный час. Но наследник появился на свет несколько раньше. Это было от султана скрыто, и льстецы сложили легенду, что Селиму предстоят великие дела.

Однако преобразовать армию и флот было очень трудно. С помощью иностранных инженеров удалось построить мощную армаду, но нельзя было создать годных для войны людей. Турецкие регулярные войска состояли из продавцов сладостей, лодочников, музыкантов, содержателей кофеен. Обучали их плохо. Многие из них, заряжая ружье, закатывали в ствол пулю, а поверх сыпали порох. Умный министр иностранных дел Ресми-Ахмед-эфенди недаром писал: «У нашего правоверного султана звезда высока, мужи храбры, сабли остры: будь только у нас визирь человек набожный, благочестивый да распорядительный, как Аристотель, который бы регулярно по пять раз в сутки творил со всей армией молитву и хорошенько совершал омовения, так нам, по милости аллаха, немудрено завоевать весь свет...»

Слова эти относились к царствованию Мустафы, но и при Селиме положение мало изменилось к лучшему. Тем не менее Турция была опасным и жестоким противником, доставлявшим России много хлопот...

В один из мартовских дней Ушаков принимал на Павловском мысу новые пушки. Стояло вёдро. Третьи сутки тянуло с моря южным ветром, и уже кое-где на холмах пробивалась желтизна цветущих кизиловых зарослей. По-праздничному нарядными казались простые матросские мазанки, накрытые красными колпачками черепичных крыш.

Севастополь рос. Дружно воздвигаемая на месте пустынного Ахтиара, врастала в камень твердыня русских морских сил.

Павловский мыс был завален корабельным лесом, Вытянувшись на земле, лежали отборные деревья, выросшие на сухом грунте, могучие, полные жизни, без всяких признаков перестоя; их везли сюда за тысячу и более верст.

Множество людей готовило флот к выходу в море. Одни кренговали корабль — кренили его на один борт, чтобы вышла из воды подводная часть противоположного борта; другие оснащали фрегат — поднимали на нем стеньги и реи, прикрепляли паруса и продевали снасти. Целая толпа красных от натуги людей тащила на цепях огромную мачту; четверо пособляло им, орудуя ломами. Матросы на пригорке шили паруса.

Ушаков осматривал присланные на эскадру пушки.

С помощью зеркала он исследовал канал каждого пушечного ствола, нет ли в нем раковин, и всякий раз тщательно измерял калибр.

Артиллерийский офицер отмечал в ведомости, какие орудия хороши и какие надо исправить; о забракованных же писал: «К употреблению опасны, не принимать».

Осмотрев всю партию, Федор Федорович сказал:

— На орудия принятые наложить знаки адмиралтейские, а именно — якорь, на те, кои в гарнизон годятся — литеру «г»; о негодных ведомость послать в Адмиралтейств-коллегию… — И, окинув пушки взглядом, заметил, потирая руки: — Будет что поставить на корабли!..

Шагая через бревна и доски, ступая по галечнику и лоскутам старой парусины, он поднялся на пригорок, где шили паруса.

Ослепительно блистая на солнце, сновали в руках матросов длинные иглы; громадный «парусничий наперсток» был надет у каждого из них на ладонь.

Корабельный мастер Доможиров поучал их, следя за работой:

— На каждый парус полотна класть надлежит по пропорции тяжести, чтобы не было в больших нижних парусах легкого, а в легких — тяжелого полотна...

Доможиров был родом из Новгорода и слыл потомственным знатоком корабельных лесов.

Люди, тащившие на цепях мачту, остановились на берегу, перекатывая катки под среднюю часть дерева.

Ушаков, подойдя к Доможирову, сказал:

— Не худо бы кран мачтовый завести; как полагаешь, Дмитрий Андреевич?

— Известное дело, — прогудел корабельный мастер. — Ежели кран — можно малым числом людей с любым деревом совладать.

— А с червем как совладать, не знаешь? Гляди, что делается! — И Ушаков показал рукой на море.

Матросы, кренговавшие корабль, уже накренили его и теперь очищали от травы и ракушек выступившую из воды подводную часть.