Дети доброй надежды

— Пишут мне, что американцы придумали способ для увеличения прочности кораблей и будто в Филадельфии уже много таких судов построено.

— А в чем способ?

— В солении корабельного дерева. Ты о таком не слыхал?

— Нет!.. — И Доможиров даже смутился. — Действительно!.. — пробормотал он. — Соль пропитывает шпантоуты и обшивку и сберегает корабль от гниения. Да ведь это — дело известное!.. — воскликнул он спохватившись. — Астраханские купцы как новое судно построят, так всегда стараются его несколько раз под соль употребить...

Отворилась дверь, и вошел Данилов.

— Явился по вашему приказанию! — отчеканил он перед Ушаковым.

Федор Федорович медленно вытянул на столе руки и сложил их в замок.

— Пользуясь поездкою вашею в Николаев, поручаю вам доставить туда почту к приезду его светлости.

— Отправиться вместе с курьером?!

— Нет, в отдельности... Недоброжелательство ко мне соединено с великою тонкостью. Все мои письма вскрываются, и происходит пер-люст-рация!.. Я намерен положить этому конец!..

— Но кто смеет?! — недоуменно протянул Данилов.

Федор Федорович усмехнулся и пожал плечами.

Данилов прищурился, и вдруг лицо его преобразилось, словно невидимая рука убрала с него обычное, присущее ему выражение и заменила другим.

Вжав голову в плечи, перед Ушаковым стоял кряжистый, со злыми, медвежьими глазками человек, удивительно похожий на обер-интенданта Афанасьева, занимавшегося тайным просмотром частных и служебных бумаг.

Мгновение — и Данилов, вновь преобразившись, принял свой прежний вид и улыбнулся лукаво и выжидательно.

Федор Федорович расхохотался.

— Преудивительно!.. До чего искусно изображаете вы некоторых флотских особ!..

— Это у меня еще с Херсона осталось.

— Вас, должно быть, по-прежнему к театру тянет?

— Тянет, Федор Федорович, — признался Данилов. — И даже мысль имею: со временем устроить офицерский театр.

— Что ж, я думаю, господам офицерам иногда развлечься полезно будет. К тому же добрые пиесы могут воспитывать воинский дух... Ну вот, кончим войну, и беритесь за дело; я согласен. А устроить можно в Мекензиевом доме, во дворце. — Тут взгляд Ушакова скользнул по лежавшей за окнами синеве и задержался у причалов. — Я вижу, «Навархия» пришла... С нею еще какое-то судно...

— Сенявин вернулся не один, — пояснил Данилов, — с ним турецкая шебека — его приз.

Ушаков забарабанил по столу пальцами.

— Отчего же он не является, не рапортует?

— Не могу знать, Федор Федорович.

— Немедля пришлите его ко мне!..

Когда Данилов вышел, Ушаков взял журнал и, сведя брови, начал шумно его перелистывать.

Доможиров поспешно забрал свои бумаги и пересел за другой стол...

Поведение Сенявина не на шутку огорчало Федора Федоровича. Это был единственный офицер, с которым у него не ладилось, и притом давно уже — в течение пяти с лишним лет.

Началось с Войновича, с первой зимы в Севастополе, когда Сенявин был его флаг-офицером. Уже тогда, быть может, подражая Марко Ивановичу, он досаждал Ушакову, давая волю своему озорству. Но время мало что изменило. В ином, скрытом, более благопристойном, виде это осталось, и между адмиралом и командиром держался постоянный холодок.

Это тяготило Федора Федоровича, и он испытывал чувство досады, особенно потому, что считал строптивого офицера одним из самых способных своих учеников.

Любимец Потемкина и в прошлом — его генеральс-адъютант, Сенявин старался как можно реже попадаться на глаза Ушакову. Но Федору Федоровичу не много требовалось, чтобы распознать человека. В том, как Сенявин распоряжался на палубе, как держал себя с экипажем «Навархии» и как заботился о своем фрегате, сквозили повадка и выучка Ушакова, но ученик всячески это скрывал.

Тут-то и был корень всего, хотя Сенявин ни за что бы в этом не признался. Задор и упрямство мешали ему кому бы то ни было подчиняться, и он делал вид, что ни у кого не учится и растет сам по себе.

«Петушится, молод! — думал Ушаков. — А я старею, и натуры у нас вовсе разные... Ну, ничего, — утешал он себя, — с годами пройдет...»

И он терпеливо ждал, готовый простить многое, кроме одного: ослушания. А дело дошло и до этого: совсем недавно Сенявин отказался выполнить приказ...

Федор Федорович перестал перелистывать журнал и задумался, заложив пером страницу. На ней начиналась запись о «нарушении долга службы» Сенявиным, растянувшаяся на несколько листов...

Зимой Ушаков был назначен старшим членом Адмиралтейского правления и таким образом сделался главным начальником всего Черноморского флота. Это прибавило ему хлопот.

В начале апреля 1791 года он приказал послать некоторое число матросов с Севастопольской эскадры в Таганрог и Херсон на строившиеся там фрегаты, При этом он требовал, чтобы все люди были «исправные и здоровые». Но Сенявин списал со своего корабля к отправке раненых и больных. Федор Федорович велел переменить матросов, но приказание его исполнено не было. У себя в доме, в присутствии офицеров, он повторил свой приказ Сенявину, но тот ответил, что других людей не пошлет.