Дети доброй надежды

Федор Федорович был взбешен. Поступок командира и оскорбил его и озадачил. С таким нарушением дисциплины он столкнулся впервые. Пришлось подробно написать обо всем Потемкину. Сенявин же ушел в крейсерство, так и не пожелав выполнить приказ...

Размышляя об этом, Федор Федорович все больше сдвигал брови. Им овладели горькие мысли о молодежи, о том, что ее надо держать во как! — иначе толку от нее не добьешься. Тут он вспомнил о своем племяннике — тоже Ушакове и тоже Федоре, только что принятом на эскадру флотским учеником.

«Ведь вот, — думалось ему, — борода еще не растет а спеси хоть отбавляй, и к чарке норовит приложиться... Подержать бы его на хлебе и воде!..»

— На хлебе и воде!.. — свирепея, произнес он вслух и захлопнул журнал.

— Ваше превосходительство! Разрешите доложить о своем прибытии!..

Федор Федорович не заметил, как вошел Сенявин. Рослый и ладный, с темным от загара лбом, пухлыми губами и ямочкой на подбородке, он рапортовал Ушакову, уставив на него ясный и чуть насмешливый взгляд:

— Вверенный мне фрегат «Навархия» и вся команда состоят благополучны...

Федор Федорович выслушал, сжав губы и выпятив подбородок; потом строго спросил:

— Почему не явились тотчас по прибытии в порт?

— Только ошвартовались! — сделав наивные глаза, ответил Сенявин.

— Гм... Допустим... Вы, кажется, кого-то привели с собою?

— Захвачено турецкое судно; на нем пленные и груз.

— Столкновений с противником не имели?

— Одно, и довольно жаркое. Взятое судно вывели из-под самых стен крепости. — Взгляд Сенявина загорелся, и он с увлечением заговорил: — Шебека стояла под прикрытием двух фрегатов. Мы врезались как раз в середину и заставили ее следовать за собой. Турки гнались за нами, но стреляли худо, боясь попасть в свое судно. Мы же лавировали и так и этак и, надо сказать, изрядно намяли им бока...

Федор Федорович усмехнулся. Он невольно залюбовался Сенявиным, но сейчас же поймал себя на этом и с прежней строгостью в голосе спросил:

— Кораблей в Анапе много?

— Только мелкие суда и фрегаты.

— Что, опять войска подвозят?

— Не приметил. А город сейчас в осаде: генерал Гудович начал штурм крепости с суши. Когда мы проходили, там гремел бой.

— Славно! — заметил Федор Федорович, по привычке потирая руки. — Анапа — узел, связующий Константинополь с кавказскими племенами. Пора его разрубить!

— Флот противника спешит на помощь Анапе, — сказал Сенявин. — О сем толкуют пленные, но я не мог допросить их как следует за плохим знанием языка.

— Это важные вести!..

Лицо Федора Федоровича окончательно прояснилось. Открытый взгляд Сенявина был ему явно приятен и напоминал взгляд племянника, которого он собирался посадить на хлеб и воду. Чувства отеческой, кровной привязанности и еще не забытой обиды боролись в душе Ушакова, и первое готово было одержать верх над вторым.

— Вы — способный, храбрый офицер, — тихо сказал он, — один из лучших моих командиров. Тем более прискорбно дли меня неповиновение ваше. Вы знаете, что я имею в виду?

Сенявин опустил голову.

— Подумайте! — продолжал Федор Федорович. — Какой я буду начальник флота и что́ смогу исполнить если подчиненные осмеливаются так меня оскорблять?

Сенявин еще ниже опустил голову. Потом быстро вскинул ее. Подбородок его дрожал, в глазах стояли слезы.

— Федор Федорович! — воскликнул он. — Да ведь я... Сгоряча у меня это!.. И притом я о своем корабле старался!..

— А о флоте не думали...

— Ну куда мне хворые матросы?! Что с ними делать?

— Для хворых есть госпиталь. Но не будем о сем рассуждать!.. — И Федор Федорович взял круче: —Я был вынужден довести обо всем до сведения его светлости и просить вашего примерного наказания.

Сенявин вспыхнул.

— Что ж! — отрывисто выговорил он. — Наказывайте!.. Впрочем, его светлость, может, и не найдет меня виновным... — Он помолчал и затем быстро добавил: — Прикажете ввести пленных? Они тут.

— Пожалуй, — сухо ответил Федор Федорович.

Сенявин, придерживая шпагу, рванулся к порогу.

— Пленных к адмиралу! — крикнул он в коридор, с сердцем распахивая дверь.

Караульный матрос ввел пленных с захваченной шебеки. Их было двое: шкипер — плечистый, кривоносый турок с толстыми, будто из черного сукна, бровями, и старый боцман-грек, припадавший на одну ногу, заросший до глаз рыжей курчавой бородой.

Грек с любопытством оглядывался, вертясь и шаркая по полу рваными постолами. Турок же как вошел, так и замер, увидев перед собой русского адмирала — грозного «Ушак-пашу».

— Мичман Метакса! Учините допрос! — приказал Федор Федорович.

Мичман заговорил по-турецки, спросил у шкипера его имя, как называется судно, и быстро все записал.

— Узнайте, зачем он ходил в Анапу и какой у него груз, — сказал Федор Федорович.

— Шкипер говорит, — перевел Метакса, — что шел из Стамбула к Самсуну, а в Анапе очутился за противным ветром. С собой же имеет: красное вино в бочках, бумажные нитки, одеяла и крошеный табак.

Тут пленный боцман закрутил головой, замахал руками и стал выкрикивать что-то по-гречески и по-турецки. Метакса с озабоченным видом выслушал его и доложил: