Дети доброй надежды

Пассек держался почти вызывающе. На вопрос об «известной запрещенной книге» он отвечал: «Я читал однажды в Кукутенях и видел потом в Яссах на диване лежавшую у покойного светлейшего князя[185] печатную Радищева книгу, одного с етою содержания и для того не почитал ее вредною». Пассек добавил, что если бы он и считал ее таковою, то все равно свел бы с нею знакомство, так как «смелость свойственна россам».

И признался, что делал выписки из «Путешествия» своей рукой.

Признался и Симонович, что переписывал, по поручению Пассека, стихи и запретную книгу, причем копий таких было им сделано две.

Прояснялась история списков книги, бродивших по югу России, в среде гражданских и военных чиновников, и проникавших на Черноморский флот. Дело Пассека — Симоновича объясняло происхождение по меньшей мере трех таких копий. В. В. Пассек состоял при Потемкине и находился в Молдавии до самой его смерти. Ему случалось видеть книгу Радищева в ясском дворце, «на диване», брошенную туда небрежной рукой «светлейшего». Это был экземпляр «Путешествия», присланный Екатериной Потемкину для ознакомления, на который он ответил ей известным письмом. С этой печатной книги, видимо, и снял для себя копию Пассек, а затем уже поручил ее размножение Симоновичу. Но с потемкинского экземпляра, надо думать, снимали копии не только они одни...

5

В 1793 году военные власти Новороссийского края прикончили вольное житье буйных «козаченькiв» села Турбаи. Бывшие «крiпаки», расправившись со своими панами Базилевскими, жили свободно, забыв о том, что есть в России войска, которыми повелевает императрица. И она не решалась управиться с Турбаями в течение четырех лет.

Но в 1793 году батальон Бугского егерского корпуса и двести донских казаков оборвали мирную жизнь вольнолюбивого села. Турбаевцы были разделены на две партии и под сильным конвоем выселены в безводные южные степи, а село их разрушено — по требованию родственников убитых помещиков, — чтобы самая память о нем была истреблена[186].

Весной 1794 года по указу Екатерины Мордвинов учредил «строжайшие полиции» во всех черноморских портовых городах. Кроме того, все «партикулярные» жители Севастополя были выселены из военной гавани и порта для того, «чтобы между служителями были соблюдены воинская дисциплина, спокойствие и безопасность от всяких разглашений». Принимались все меры, чтобы отгородить от народа флот.

С начала девяностых годов почти не прекращалось глухое брожение на флоте — среди черноморских экипажей и гарнизонов южнорусских портовых городов.

Волнения в Севастополе, дело Аржевитинова и дело Пассека, аресты в Кременчуге, Николаеве и Херсоне — все эти события произошли в конце царствования Екатерины. Народ понимал их по-своему: царица доживает свой век, будет на престоле перемена!.. И оживали надежды на волю — наивная вера в нового, «хорошего» царя.

В августе 1796 года, за три месяца до смерти императрицы, несколько матросов пришли к морской гауптвахте в Херсоне и объявили, что в 12 часов дня состоится «с их стороны возмущение», что в течение трех дней они будут громить лавки и что по каким-то особым причинам будет это им прощено.

«Особые причины» вскоре выяснились: бабы на привозном рынке заголосили, что нынче «будет ура и будут-де мять арбузы и дыни», а ура станут кричать «для великого князя Павла Петровича, принявшего престол».

Павел на престол еще не вступал, но людская молва опередила историю, и на этой-то почве среди флотских экипажей Херсона созрел стихийный «бунт».

До нас дошло архивное дело 1796 года «О намерении херсонских матросов взбунтоваться и о буйстве их». Из документов этого дела видно, что низшая военная администрация города доносила в столицу о действительно назревавших в Херсоне волнениях; но высшее начальство — вице-адмирал Мордвинов и генерал-поручик Хорват, пытаясь скрыть от императрицы истину, доказывали, что все это — пустяки.

Подполковник Яковлев писал секретарю новороссийского генерал-губернатора, князя П. А. Зубова — А. М. Грибовскому, что «наглость морских превыше всякого описания», что матросы среди бела дня «ходят с кистенями на руках, и полицейские их не смеют брать».

Далее подполковник сообщал о морском офицере, майоре Бутми, бранившем Екатерину II и Платона Зубова. «Богом вас прошу о сем доложить князю, — взывал к зубовскому секретарю Яковлев, — дабы сего сущего Пугачева куды-нибудь навсегда скрыть».

Вдогонку за этим письмом подполковнику пришлось спешно отправить новое. «...Сейчас, — писал он дрожащей рукою, — ко мне прибежал гражданских дел пристав Волков с объявлением, что в 12 часов будет бунт, и матросы будут кричать ура и жак и что у нас новой государь П... [авел]».

«Бунт» назначенный на 12 часов дня, состоялся. Матросы и солдаты 1-го Черноморского батальона, придя на рынок, по условному крику «ура» и «жак» стали хватать с возов арбузы, а с прилавков провизию. Ровно в полдень то же самое произошло и в Николаеве, где корабельный плотник накануне сказал мужику, продававшему воз арбузов, что «скоро оный и так разберут».