Дети Эдема

– Да не в деньгах тут дело. – Она грустно усмехается. – То, что я сейчас скажу, будет в первый и последний раз. Ты хоть отдаешь себе отчет в том, что никому в Центре доныне не удавалось изготовить линзы, которые подходили бы кому-то персонально? Которые – так, как эти, – знаменовали бы прорыв в общей системе Экопана? Это шедевр! Мой шедевр. Раньше, при всей моей квалификации, при всех моих ученых степенях, я ставила заурядные импланты Бестиям – рога, чешую, – но вот впервые в жизни мне удалось создать нечто исключительное. Это ведь не просто линзы. Твоя мама снабдила меня всем необходимым – сканом глаз, мозга, температурным графиком, метаболическими данными, обрисовала личностные особенности… Эти линзы изготовлены исключительно для тебя. Любому другому ставить их бессмысленно.

Я потрясена. Не знаю, что и думать. Раньше я тосковала по нормальной жизни, но, убедившись в ее невозможности, решила, что линзы мне совершенно не нужны. Я хочу остаться самой собой. Со своими глазами, своей индивидуальностью, пусть даже всю жизнь придется таиться. Пусть даже умереть придется ради этого.

У меня уже готово сорваться с губ: забудьте вы про эти линзы, уничтожьте их, мы уходим… когда Лэчлэн стискивает мне плечо. Вряд ли он этого хотел, но получилось больно.

– Ты должна получить эти линзы, – говорит он сквозь зубы. – Ты станешь на мое место.

Я трясу головой.

– Нет… – начинаю я, но он тянет меня в сторону, бросая на ходу: извините нас. Киберхирург пожимает плечами и раздраженно машет рукой – ступайте, мол, куда хотите.

– Это наш единственный шанс, – шипит Лэчлэн, едва мы остаемся вдвоем. Он так тесно прижимает меня к себе, что мне становится неловко. – Зазор очень узок. В том числе и возрастной. В школу, в семьи внутреннего круга должен проникнуть кто-то нашего с тобой возраста, иначе вся операция пойдет насмарку.

– Я… я не такая, как ты. К тому же вообще почти ничего не знаю про то, что вы задумали!

– Ты на меня похожа больше, чем думаешь. Вижу, что у тебя есть чувство справедливости. Вижу, что ты радеешь о второрожденных, да и обо всех детях Эдема.

– И все равно я не могу! Ты…

– Что я? Что я могу сделать такого, чего не можешь сделать, или хотя бы чему не можешь научиться ты? Ничего особенного во мне нет. Парень, которого все, кому не лень, пинали, унижали – пока он не решил восстать и бороться. Ты тоже боец, Рауэн. – Он касается щеки в том месте, куда я в свое время угодила ему кулаком. Но ведь то было иное дело.

Я трясу головой.

– Я – это просто я.

– Только не надо думать, что сказать «просто я» – достаточно. Выслушай меня, Рауэн! Сейчас на кону – все! Я все подготовил, всему научился, ни о чем другом не думал весь прошедший год.

– Ты – да, но я-то нет! Я даже не знаю, что надо делать. И я не хочу… – Тут он меня обрывает, думая, должно быть, что я собираюсь сказать нечто высокопарное, вроде: я не хочу подвести тебя. Однако – ничего подобного. Я только-только начала привыкать к идее мира и покоя. К Подполью. К обществу, к ощущению безопасности. К новой семье.

– Я помогу тебе. Я все время буду рядом – или, по крайней мере, так близко, как только смогу. Я буду твоим поводырем. – Он сплетает свои пальцы с моими. Я ощущаю странное сочетание душевного подъема и страха. Поводырем? Я что – кукла, которую он будет дергать за ниточки?

– Ничего сложного. Для начала тебе просто придется ходить в школу, заводить друзей, вести себя как все.

– И это ты называешь ничего сложного? – безудержно хохочу я. – Всего несколько дней назад я знала лишь трех людей, двоим – всего двоим! – из которых нравилась. Заводить друзей? Вести себя как все? Да стоит мне только попробовать вести себя как все – и весь твой замысел пойдет прахом в первые же пять минут.

Он мягко улыбается и сжимает мне пальцы.

– Ты куда более привлекательна, чем думаешь, – негромко говорит он. – Я верю в тебя, Рауэн. Верь и ты в себя, и все получится. Я бы не стал просить, если б не думал, что ты справишься. Дело слишком важное, чтобы доверять его какому-нибудь неумехе. – Он прижимает ноготь большого пальца к костяшке моего указательного. – Да и жизнь твоя слишком важна для меня, чтобы рисковать ею, повторяю, я бы не стал просить тебя, не будь уверен в успехе.

– С чего бы это? – Я не напрашиваюсь на комплименты, не из тщеславия спрашиваю. Мне на самом деле хочется знать, почему он так ценит мою жизнь.

Он вспыхивает, заливается румянцем. Переводит взгляд на наши сплетенные пальцы.

– Вот только одна причина, – говорит он, вновь поднимая на меня глаза, но не выпуская рук. Кажется, что в маленьком помещении становится жарко. – Ты не равнодушна к людям, ты грудью за них стать готова. Как за Ларк, когда та оказалась в беде. Как за брата. Ты о себе забываешь напрочь, думаешь только о тех, кого любишь. Вот почему ты такая необыкновенная. – Он вздыхает, и глубокая грусть ощущается в этом прерывистом вздохе. – Мне только мечтать остается, чтобы кто-нибудь вот так за меня сражался.