Дети единорогов: Дневник Первого

Гуляли с Сэмом по городу, увидели, как Лех с корзиной грибов возвращается. Если мы когда-нибудь до сегодняшнего дня и ходили вместе по грибы, то я этого не помню, никогда не было особенного смысла, к тому же проклятье убирает у человека потребность в пище. И всё-таки, когда Сэм предложил последовать примеру Леха, я согласился. Я почти привык к его запаху, хотя поначалу он очень отвлекал, было ощущение, как будто меня заново прокляли, тогда при встрече с человеком моей крови точно также осознанность понижалась, и было столь же тяжело перенаправить внимание на что-то другое. Очень здорово, что в этот раз к моей слабости Сэм отнёсся с пониманием, а не превратил в повод для шуток, без них, конечно, тоже не обходится, но они совершенно беззубые. Настораживает, что сам Сэм ничего не чувствует. Он сместил ракурс, с которого я смотрю на эту ситуацию, предположив, что проблемы не у него, а у меня. Да, пожалуй, можно и так сказать, неудобства же терплю я, а не он, но это софистика. Сэм неправ, для него запах Ляли ни с того ни с сего поменялся, и мне кажется, что более вероятно, что что-то пошло… ну вот почему не так? Всех остальных людей он чувствует как обычно, ничего в них странного не появилось. Я снова запутался, также как и днём. Мы по итогу пришли к тому, что без еще одного проклятого этот вопрос не решить. Честно, когда Сэм это сказал, мне не по себе стало, благо он быстро добавил к своим словам, что жизнь у нас предполагает быть долгой, и мы успеем, скорее всего, не раз, случайно встретить кого-то из тех, кто уже таким является.

Ещё я поспрашивал по поводу его планов на Лялю, собирается ли он рассказывать ей о проклятии. Вместо ответа на мой вопрос, Сэм принялся разглагольствовать о том, что не все считают проклятье проклятьем. Мы с ним не постарели, мы не разу не заболели за эти двадцать лет, раны заживают на нас как на собаках, а со слюной единорогов и вовсе исчезают на глазах – мы можем быть бессмертными, если не будем сильно глупить. Сэм сказал, что пока мы не общались, он успел проклясть (нужно придумать другое слово) несколько людей, которые, как ему кажется, хотели такой жизни. Он спрашивал их о страхе перед старостью, о желании завести семью, оценивал их эмпатию, я понимаю, почему был выбран такой подход, но мне он совсем не нравится. Поступки Сэма могли бы иметь хотя бы иллюзию благородства, если бы вопросы задавались прямо: «Ты согласен в первую очередь замечать в человеке запах его крови? Ты согласен в первые несколько дней посвящать всего себя борьбой с соблазнами, предотвращению убийств, которые ты можешь совершить? Ты согласен всю жизнь либо сидеть в ежовых рукавицах, постоянно осуждая себя за желание людской крови, как это делаю я, либо выкручиваться гаданиями да кровопусканием, как это делает Сэм, либо доводить себя до состояния животного воздержанием, чтобы в конечном итоге не выдержать и всё равно убить? Ты согласен вечно скитаться и скрывать свою сущность? Ради такой земной жизни ты готов отказаться от вечной и блаженной загробной?». И это я умолчал о парочке менее значимых неприятностей: невозможности бегать при других людях, и вонь от большинства из них, если будущему проклятому повезло родиться с Сэмовой кровью, хотя этот пункт всё же позже начинаешь воспринимать скорее, как плюс, чем минус: гораздо меньше соблазнов. Я спросил, рассыпались ли люди в благодарностях, после того как дело было сделано, на что Сэм не ответил однозначно и сказал, что об ощущениях таких проклятых (ну не кажется мне подходящим слово «одаренных») нужно спрашивать спустя месяц, а лучше – несколько лет. Он им даже ничего не подсказал с высоты своего опыта, и в этом у него тоже с совестью всё в порядке: «Ну, а зачем, если существуют люди, которые действительно считают наше проклятье даром, пускай переживают его в полной мере, также как мы», – я упростил, но суть такова. Я сказал Сэму, что если он таким расчетливым образом хочет узнать, может ли человек иначе воспринимать то, что случилось с нами, нужно выждать лет десять как минимум, и это его расстроило.