Весь день искал единорогов, ушел так глубоко в лес, что придется здесь переночевать. По-дурацки получилось: только сегодня добрался до поселения, договорился с одним дедом, чтобы он меня переночевать впустил в обмен на дичь, а это все оказалось бессмысленным. Единорогов я сумел найти, набрал целую фляжку слюны, теперь не в чем переносить кровь, нужно будет озаботиться покупкой второй фляжки. Животные эти, одним словом, восхитительные. Они никак не поменялись с того времени, когда я их видел в последний раз: все белые, с чистой шерстью, с идеальной мягкой густой гривой, в которой не найти не то, что колтунов, в ней просто нет ни одного узелка, как будто кто-то каждый день по нескольку раз расчесывает эти волосы гребнем с самыми мелкими и частыми зубьями. Морды у единорогов одинаковые, неотличимые одна от другой, у всех одни и те же ярко-розовые глаза, этот цвет как будто выбрал художник, который рисовал очень редкий безумно красивый закат, и почему-то решил, что будет лучше его еще приукрасить, взяв не самую подходящую краску, а такую, чтобы каждый проходя мимо картины, сразу невольно обращал внимание на эти розовые разводы, чтобы даже одноглазый калека, для которого, что зеленый, что красный – одно, не имел никакой возможности усомниться, что на этой картине небо приобрело неповторимый, никем невиданный раньше окрас. Я это все так описываю, потому что сейчас, когда мне выпала возможность заняться настоящим созерцанием этих зверей, я заметил, что в этих глазах необычен не только цвет. В них, наверное, можно смотреть часами, все переживания и душевные метания при этом занятии исчезают, будто их и не было, пропадает всякое напряжение, не чувствуется ни восхищения, ни ощущения переполняющего счастья. Это нечто полностью уникальное, ошибкой будет сравнивать это с успокоением при наблюдении за костром или текущей рекой, скорее это чувство похоже на то, что приходит, когда после долгого насыщенного дня наконец-то ложишься в мягкую постель с чистым бельем, когда единственная мысль – это радость человека, который целый день хотел спать и наконец исполнил своё желание. Наверное, это в какой-то мере опасно тем, что действительно завораживает, но, продолжая аналогию со сном, когда я решил отвести взгляд, я не был тем, кого неожиданно разбудили, или соней, очнувшимся после обеда и заставляющем себя перестать валяться, чтобы встать на ноги и начать новый день. Нет, когда я захотел посмотреть в сторону, я был подобен счастливчику, которому повезло открыть глаза именно тогда, когда его существо получило ровно столько отдыха, сколько ему надобно, ни секундой больше, и не секундой меньше.
11 сентября
(прим.: Почти всю страницу занимает песня о самом смышленом охотнике, который был тощ и высок, а любой зверь сам шел к нему в силок. Она имеет множество помарок, что-то перечеркнуто, за некоторыми словами следует знак вопроса, взятый в скобки, а за некоторыми – другое созвучное слово, меняющее смысл всего предложения).
Я кажусь сам себе таким глупым, когда не могу вспомнить слова собственной песни. Я почти уверен, что тот вариант, который я отдал Владеку отличается, и точно могу сказать, что он был лучше. До этих разъездов я в последний раз по-человечески охотился, наверное, когда учил этому Сэма. Очень многое было позабыто за это время, Владек даже сначала не поверил в то, что я всю юность проходил с луком на перевес. Меткость моя совсем никудышная стала, но восстанавливать ее было достаточно приятным занятием. Меня тогда охватила такая ностальгия по нашим с батюшкой прогулкам, я как будто заново все это пережил: также радовался, когда у меня спустя кучу провалов наконец вышло кого-то подстрелить, также возмущался, когда Владек успевал раньше меня пустить стрелу в зверя, которого мы одновременно приметили. И меня очень удивило то, что я не почувствовал никакой горечи… Как здесь лучше сказать? Я не хочу, чтобы это звучало цинично, если бы у меня была возможность не допустить родительской смерти, я бы ее использовал. Но неужели это правильно: мрачнеть каждый раз, когда в моей голове всплывает что-то радостное из моментов, которые связаны с семьей, и, в последствии, сторониться этих воспоминаний, чтобы сохранять свое душевное равновесие? Мне так не кажется, и если бы я был родителем, мне бы хотелось, чтобы мои дети носили обо мне светлую память, чтобы она вдохновляла их в какие-то периоды жизни, я бы ни в коем случае не пожелал, чтобы они грустили из-за моего ухода, потому что он неизбежен (проклятье ставит это под вопрос, но всё же, если бы его не было). В общем, я хотел написать, что у меня зажила эта рана, чтобы её залечить потребовалось два десятка лет, но время справилось, народная мудрость гласит правду.