Дети-эмигранты. Живые голоса первой русской волны эмиграции 1918-1924

«Ко всему можно привыкнуть. Привыкла я к холоду, и к голоду, и к замерзшим трупам».

«Странно, что, отъезжая от родной земли, я не чувствовал никакой жалости, настолько развились у меня животные чувства».

«Многие стонали и охали, что потеряли Россию, а мне Россию было не жалко, потому что я не видел там ничего хорошего. Все время война, а потом голод. Жизнь моя во время революции была похожа на жизнь животного, которому не было никакой заботы, кроме желудка. Я тоже стонал, но только стонал от голода».

«Мне, если можно так выразиться, надоели все переживания, и сама мысль о смерти потеряла свою остроту».

«В грязь падало все: и нравственность, и глубокая религия, которую я унаследовал от своих родителей. Партизанские отряды, участником которых я был, изломали мою душу. Я теперь это понимаю. Грубая нечувствительность к чужим страданиям вытеснила прежнюю кроткую любовь к человеческой личности».

Апатия. Безразличие. Усталость

«Я выехал из Новороссийска на пароходе… Но и здесь не было того, что я почти бессознательно желал. Я знал, что мне необходимо спокойствие, чтобы отдохнуть от пережитых ужасов, но его не было».

«На меня напала апатия – полное ко всему равнодушие».

«После некоторого времени у меня настало состояние полнейшей апатии: я устал жить. Это звучит смешно для тогдашнего моего возраста, но… да, я устал жить».

«Из Крыма мы должны были бежать в Новороссийск. Какое-то безразличное настроение и апатия начинали овладевать мною. Помню, что, проезжая по одной незначительной улице, я обратил внимание на одну старую вывеску бакалейного магазина, и у меня промелькнула мысль, что надо запомнить, как она висит, я даже особенно заметил одну букву “а”, которую я до сих пор помню».

«Две недели, окруженные мутными водами Черного моря, плыли мы в Константинополь, и за эти дни я чувствовал, как далеко уходило от меня мое детство и как тяжела бывает порою жизнь».

Черты отчаяния