Дети-эмигранты. Живые голоса первой русской волны эмиграции 1918-1924

Ученица приготовительного класса, родившаяся в 1914 г., пишет: «Потом вечером моего папу позвали и убили. Я и мама очень плакали. Потом через несколько дней мама заболела и умерла. Я очень плакала».

Ученик приготовительного класса пишет:

«Я помню, как приходили большевики и хотели убить маму, потому что папа был он морской офицер».

«Помню (ученик 4-го класса) тревогу в городе, выстрелы, крики на улице, помню, как я с сестрой, забрав все любимые игрушки, прятались в безопасные, как нам казалось, уголки нашей детской».

«Однажды, когда я (теперь ученица 2-го класса) была дома одна и играла в куклы, я услыхала выстрел над нашей крышей. Я испугалась и от страха забилась в платяной шкаф».

Ученик 1-го класса заявляет:

«Потом почему-то все стало дорого».

Это очень характерное заявление ребенка, не могущего охватить всей совокупности явлений.

Жажда по семейной жизни, по родительской ласке ярко выражается в следующих строках ученицы 4-го класса:

«Мама поступила на службу. Я целыми днями оставалась одна. Маму я видела в день лишь раз утром и поздно вечером, и всегда она была такая усталая, озабоченная, что не успевала даже поговорить со мной. А как мне иногда хотелось, чтобы хоть кто-нибудь, чужой человек приласкал меня. Я совсем отвыкла от ласки и выглядела совершенно дикаркой… Здесь хожу в школу и живу сейчас хорошо, но никогда не забуду всего, что мне пришлось пережить на Родине».

Вот какие путаные понятия о родине, связанные с периодом тяжелых скитаний, наблюдаем у одного первоклассника: «Мы выехали из России в Екатеринодар».

Или неужели мы имеем дело здесь с отражением в детском уме разговоров об областном сепаратизме?

Ученик приготовительного класса, ничего, разумеется, не помнящий о дореволюционной жизни, пишет о времени революции: «Я помню мало, как мой папа служил в Ялте. Я еще помню, как нас выгоняли из Pocie» [61].

У большинства малышей остался один ужас от воспоминаний об этом периоде и о своем детстве. Лишь более взрослые разбираются в причинах этих ужасов и надеются на минование их.

Как на переходную ступень укажем на рассуждения одного четвероклассника: «Все шло к разрушению того, над чем так трудились наши предки».

У иных впечатление от революции является сплошным кошмаром, граничащим с галлюцинациями. Одному мальчику кажется, что все кругом было красное. Один больной ученик уже за рубежом в школьном лазарете во время сильного жара вскочил и стал якобы защищать свою сестру от большевиков, отстранял воображаемую шашку и все кричал: «Аня, спасайся! Берегись шашки!» До болезни он смутно помнил эту сцену, а во время жара она с полной ясностью предстала перед ним и потом осталась в его памяти.

Даже красоты России, виденные в тяжелой обстановке революции, не оставляют в воспоминаниях детей эстетического следа. Так, один кадетский корпус отступал зимой из Владикавказа до Тифлиса пешком по Военно-Грузинской дороге. Шли 7 дней, иногда в глубоком снегу. И вот ни в одном из нескольких десятков описаний этого пути нет обычных для Военно-Грузинской дороги восторгов от красот природы, а одно лишь томление духа и разбитость тела: «Дорога была кошмарная».

От многочисленных воспоминаний о России, полных ужаса, страданий и тоски по родине, отличаются некоторые наивно-детские, авторы которых не отдают себе отчета в окружающем. В более взрослом возрасте мы видим, как эти нотки переходят иногда в бесшабашный авантюризм среди ужасов гражданской войны.