Дети Гамельна

— Харч не метай, — посоветовал Мирослав Адольфу, который, позеленев, прислонился к дубу, едва удерживаясь на дрожащих ногах. Парнишка не смог бы сказать и под церковной присягой, что пугало больше: следы бойни на полянке или деловитая невозмутимость солдат, обсуждавших богопротивное событие так же спокойно, как забой обычной свиньи. — Оно тебе надо? Тебя ж тем бульончиком кормить никто не собирается.

— Дровяной люд жратвой делится только со своими. Да и то редко, — Гавел медленно потянул из-за спины тромблон. Сыпанул в широкий раструб мерку пороха, запыжевал, добавил сверху тускло блестящих шариков и забил еще один пыж. Не спеша, но сноровисто, повторил то же со вторым стволом. Только шарик был один и побольше. Адольф зачарованно наблюдал за манипуляциями.

— Думаешь? — сторожко вскинулся Мирослав, и непонятно было, к чему это сказано: то ли касательно обычаев неведомых дровосекоедов, то ли к неожиданному решению зарядить тромблон.

— Знаю, — коротко ответил Гавел, укладывая оружие стволами на согнутую левую руку, так, что вроде без угрозы, и в тоже время можно в любой момент пальнуть.

Сержант вздохнул, провел ладонью по рукоятям пистолетов за поясом.

— Так, парень, бегом к нашим. Скажешь, боггарты это были. Запомнил? Скажешь только капитану. Ляпнешь кому в деревне — голову сниму.

— И это… — уточнил Мирослав. — Старосте тоже нельзя. Понял?

Проводник кивнул, переминаясь с ноги на ногу.

— Чего стоишь, кого ждешь? Пинка в зад сунуть? — рявкнул сержант, и парень мгновенно сорвался с места.

Гавел проводил взглядом спину гонца в рваной рубахе с разводами пота.

— Мир, при чем тут боггарты? Мы же не в Йоркшире, — спросил он после.

— При том, — сержант указующе ткнул пальцем во что-то маленькое, лоскутообразное, болтающееся на колючке. — Назови я, кто это на самом деле, сам понимаешь, что было бы. Так что пусть деревенщина гадает, что это за напасть такая — «боггарты». А мы сделаем свое дело и уйдем…

Дом оказался умеренно приличным, даже с большой вывеской над входом. На ней было в целых три краски изображено нечто отдаленно человекоподобное и подписано «староста». Впрочем, разобрать слова среди многочисленных завитушек получалось только раза с третьего, самое меньшее.

Староста потел и заикался, толку с его блеяния оказалось чуть да маленько. Швальбе даже кулаком по столу хлопнул с досады, хотя очень хотелось врезать совсем по иному месту. Пастор оказался не намного полезнее. Он тоже обильно потел и забывал нужные слова, заменяя их жалостливым «мэ-э-э». А когда капитан выложил перед ним пергамент с печатью епископа, служитель церкви вообще чуть не потерял сознание. Пришлось и перед этим колотить по столу, поминая нечистого — только так и удалось разговорить. Да и то представители двух властей, светской и церковной, часто перемигивались, на многое упорно не отвечали и явно что-то скрывали. Сколькими-то годами раньше Швальбе пришел бы в ярость. Тогда он был гораздо моложе, невыдержаннее и ярился от того, как старательно люди мешают спасать им жизнь. Сейчас он стал гораздо мудрее и тоскливо понимал, что у старосты, пастора да и всех в селении хватает за душой мелких грешков, о которых они не скажут ни за что и никому, даже под страхом нашествия всей нечисти в округе. Потому что покойники есть покойники, они уже на том свете, коей есть гораздо лучше этого. Случится еще какая пакость — неизвестно. Может, будет, может, и нет. А вот получить полной мерой за недоплаченные подати и прочие злоупотребления можно легко и очень даже быстро.

Поэтому капитан кривился, смирял душевные порывы и продолжал терпеливый допрос, лишь изредка сожалея, что он не на войне, где правда добывается быстро и достаточно простыми методами.

Обычная деревня. Вся жизнь вертится вокруг леса — он приносит доход в сытные года и не дает умереть от голода в тощие. Все друг друга знают, убийства и кражи бывают, но редко, не чаще, чем в других таких же деревеньках и поселках. Да, вервольфы есть. Но шалят обычно в стороне, сюда не забредают, предпочитая пакостить от тракта подальше — лес велик, добычи им хватает, нет смысла связываться с опасными людьми. Если верить обоим до полусмерти перепуганным местным властителям, то выходило, что до начала пропаж все в деревеньке шло по старому, привычному укладу. Почти все.

С месяц назад лесорубы начали жаловаться, что иногда пропадают узелки с обедами, но тогда этому не придали значения — мало ли кто мог позариться? Дело неприятное, но безобидное. А еще по округе стало меньше зайцев, птиц и прочей мелкой живности. И кто-то даже краем глаза видел, как скользят невесомые тени по кустам…

На этом месте разговор окончательно утратил связность, и фантазия стала чересчур обильно мешаться с правдой. Швальбе готов был поклясться, что если «беседа» продлится еще пару часов, то может прозвучать и признание в сговоре с Диаволом…

Скрипнула дверь. В проем сунулся один из солдат, стороживших дверь.

— Капитан, малой прибег. Говорит, Мир передать что-то просил. Но только лично.