Дети Гамельна

— У тебя в роду не было славной рыбки ерша? — задумчиво промолвила Хозяйка. — Или ежика?

— В роду не было, вот брюхо ими набивал не раз, — от мирного тона Хозяйки Мирослав даже немного растерялся, дурной запал исчез, как не бывало.

— Извини… — проговорил сержант, вытирая лицо ладонью, жест оказался таким простецким и некуртуазным, что сержант окончательно смутился и покраснел, как буряк.

— Вот и подхватил от ершей да ежей дурную привычку бросаться в бой, не подумав о последствиях. Вы, мужчины, все такие… — сказала девушка и тут же, без перехода почти приказала:

— Держи.

В руках Мирослава неожиданно оказался кубок. Старинная итальянская работа, на удивление тяжелый. Золото? Ну, всяко не латунь… В кубке плещется черная жидкость. Не просто плещется, а вздымает крошечные волны, тяжелые и молчаливые, как волны Немецкого Моря.

Странный сосуд, странный напиток.

— Пей.

Приказы, отданные таким тоном, лучше выполнять сразу. Не задумываясь. Иначе придется идти на что более паскудное…

Жидкость оказалась не такой уж и противной на вкус. Определенно не вино, но что-то крепкое, с легким оттенком пережженного сахара, можжевельника и едва ощутимой теплотой парного молока.

Сержант допил. Хозяйка молча забрала кубок и кивнула — вставай, мол, засиделся. Мирослав встал, отряхнул со штанины налипший лесной мусор…

И в глаза прыгнула привычная уже пестрота юбки, змеей обвившейся вокруг стройных ног. Прыгнула, запорошила переливом, заманила в ловушку без выхода… Красный — зеленый, золотой — серебряный… А потом юбка полетела куда-то в сторону, туда, где уже валялся плащ, раскинувшийся на дощатом полу.

К юбке и плащу полетели остальные вещи. Да и не так их много оставалось. И красный шелк терялся на фоне засохшей крови. И черный бархат тускнел рядом с крошками еще не оттаявшей земли.

— Я… грязный… — пробормотал Мирослав, панически поджимая ноги в отсыревших тяжелых сапогах, как дите малое. Одна лишь мысль, что он, пропотевший, не мывшийся толком с пару недель, в одеждах, пропитанных своей и оборотнической кровью, окажется рядом с этой божественной красотой, приводила в ужас.

— Правда? — Хозяйка насмешливо изогнула бровь, тонкую и в то же время густую, как мех сибирского соболя.

— О, черти полосатые, — потрясенно вымолвил сержант, ощупывая себя неверными руками.

На душе, доселе смурной и невеселой, как-то сразу потеплело. Не может быть злым, недобрым колдовство, что делает грязных людей — чистыми, словно только из доброй, хорошо пропаренной бани выскочил.

А девушка подошла почти вплотную, смотрела молча, смешливо и в то же время испытующе, с вызовом. Дескать, не испугаешься?

И Мирослав не испугался.

А слова были потом. Много слов. Длинных и коротких, злых и добрых… Не было только равнодушных и безразличных. Не бывает таких на исповеди, а что есть любовь, как не исповедь, полное раскрытие души перед любимым? Даже если этот любимый — не человек.

— А теперь рассказывай.

— Что рассказывать? — не понял сержант, которого окружающее тепло уже начало утягивать в бездонный омут сна.

— Все рассказывай. Что помнишь, что знаешь, что видел, что слышал, что думал, что хотел. Как вас угораздило схватиться с Сумасшедшим Иржи, которого опасаются даже Изначальные? Почему вы не сумели?

Мирослав зажмурился, считая про себя до десяти, такой способ душевного успокоения ему подсказал давным-давно один инок с берегов Днепра. Потер лицо ладонями, все еще хранящими тепло и аромат ее тела.

— Если хочешь — молчи, — сказала она.

— Хочу. Но… Тебе расскажу.

Сержант вздохнул и начал повесть.

* * *

Капитана Швальбе давно не видели таким… раздосадованным. Хотя нет, вернее всего выразился сержант Гавел — «будто пыльным мешком из-за угла шарахнутый». Гавел выдал мудрую фразу и истово перекрестился. А капитан серой тенью самого себя, шатаясь на каждом шагу, дошел до лавки и бессильно упал на нее, словно успел потерять за три недолгих шага хребет или становую жилу надорвать. Трактирщик, завидев бледного капитана, поспешил пропасть в недрах таверны от греха подальше. Он еще от ночной поездки до конца не отошел. И пусть солнечные лучи уже смело царапались в узкое окошко, но кошмары темноты еще прятались по углам, скрываясь за нависшей неопрятными клубками паутиной…

— Мы словно под колпаком сидим. Стеклянным, — через пару долгих минут устало сказал Швальбе, отвечая на не заданный бандой вслух вопрос.

— То есть подмоги не будет? — вопросил Мортенс. Бывший крутил в руках серебрушку. Монета мелькала в тонких пальцах так быстро, что казалась сделанной из тумана.

— Именно, — верно понял капитан. — Дечин оповестить мы не можем. Разве что, — Швальбе горько усехнулся. — Почтовой вороной. Голубь загнется по такому морозу. Эх, сюда бы покойного мэтра Крау…

Подчиненные недоуменно переглянулись, вспоминая загадочного “Крау”, но так и не вспомнили.