Дети гламурного рая

Мы прошли мимо магазина, который обворовал Эди-бэби в «Подростке Савенко», пытаясь достать денег, дабы вывести свою девушку Светку в свет.

На третий вечер меня, впрочем, обдало ледяным ужасом вечности. Мне напомнили о безысходной судьбе человека. Утром ничто не предвещало несчастья. Я отвез очень-очень старую женщину в колумбарий, где на одной из аллей покоится мой отец Вениамин Иванович. Мать долго стояла и гладила пальцами по губам фотографию хмурого старого мужчины и разговаривала с ним.

— Дорогой мой, — обращалась к нему мать, — вот приехал твой сын.

Шумели под ветром туи, солнце разогрело растения колумбария. Мать дала украинских мятых денег женщине, убиравшей дорожку. У матери были слезы на глазах. Я стоял и не плакал. Хотя сам понимал ее чувства. Отец умер глубоким стариком, он испил земную чашу до дна. Не о чем плакать.

Вечером мать не открыла нам дверь. Мы долго звонили и в дверь, и по телефону. Лишь где-то через часа два она добралась до телефонной трубки. Ползком.

— Я упала, лежу, ключ в квартире на третьем этаже.

Раздобыв ключ, мы вошли в квартиру. Мать лежала у дивана. Я поднял ее сам и положил на диван. Мать была очень легкая. Это уже третий случай в этом году, когда она вдруг падает.

В последний день я попытался найти могилу моей первой жены. Моросил мелкий дождь. Меня сопровождали депутат Верховной рады полковник Алехин и ряд колоритных авторитетных личностей. Всего на трех машинах. Директор кладбища дал мне толстую похоронную книгу за 1990 год, и я, скользя пальцем по строчкам, проверил всех мертвых за тот год. Анны среди них не было. Затем мы сидели в кафе и вспоминали войны и тюрьмы. Все будет хорошо.

О СТИЛЕ

Бомбей ты наш, Москва!

Всю ночь до Москвы я, разумеется, не спал. Не то чтобы я ехал в Москву в первый раз, нет, я уже прожил в прошлом, 1966 году пару месяцев в столице, но позорным изгнанным Растиньяком вернулся тогда в Харьков. Теперь я ехал с железным намерением впиться в Москву зубами и когтями. Ехал на ПМЖ, которого не было.

От того дня — 30 сентября 1967 года — у меня не осталось и нитки. У меня был с собой лишь один чемодан, зато какой огромный! Теперь чемоданов таких размеров даже не производят. Этот был — польского послевоенного производства, фанерный, обклеенный искусственной черной пленкой, похожей на сухую кожу. Просто сундук какой-то, а не чемодан. Две — цвета какао с молоком — широкие полосы, символизировавшие ремни, обвивали торс моего чемодана. Перед отъездом я посетил Салтовский поселок, квартиру родителей — и получил от них чемодан. Долго отнекивался, но потом взял. Предложение было разумным: вместо множества сумок и пакетов иметь на руках одно «багажное место», как тогда говорили, было удобнее. Выволакивая из поезда свой шкаф-чемодан, я, помню, ощущал, что на меня смотрит вся Москва, отчетливо понимая, что вот из Харькова приехал провинциальный честолюбец покорять Москву. На всякий случай я принял горделивый вид.

Хотя мне было двадцать четыре года, смотрелся я на неполные семнадцать или восемнадцать лет, был худ как ремешок. А одет был харьковский Растиньяк во все черное: черное пальто, черная кепка, черные брюки — и так далее луковицей, вплоть до жилета. Это был особый харьковский стиль одежды, явно смотревшийся старомодно в демократичной Москве конца шестидесятых. Через тридцать семь лет я, превратившийся из Растиньяка в другого героя Бальзака, а именно в наставника Растиньяка, этакого каторжника Вотрена (вспомните страницы романа «Отец Горио»), с умилением смотрю на себя юного, неопытного, но зверски упрямого.

С тех пор мне пришлось покорять другие города, среди прочих — Нью-Йорк, Париж, и вновь покорять, уже в девяностые годы, Москву (чем до сих пор и занимаюсь). Несколько раз пришлось мне бросать (или злобно шептать, что одно и то же) блистательным столицам, обозревая их с холма, из окна убого жилища: «Et maintenant a nous deux!», то есть «А сейчас между нами двоими!» — горделивый вызов Растиньяка Парижу: кто кого! В природе существует не так много вечных драматических сюжетов. Конфликт, противопоставление: город и приехавший покорить его провинциал — вечный конфликт, восходящий к истокам цивилизации.

Харьковский чемодан мой вынужден был покинуть со мною Москву и Россию 30 сентября (день в день через семь лет после прибытия в Москву) 1974 года — прилетел в Вену, в Рим и, наконец, успокоился где-то на 8-й авеню в Нью-Йорке на антресоли у приятеля. Улетая в Париж в 1980-м, я не взял его с собой. Очень уж он был стар и непригляден, мой чемодан, — символ покорителя Великих Городов провинциала Растиньяка. Однако он славно попутешествовал, оказался куда подвижнее, чем большинство, как сейчас говорят, россиян.