Дети гламурного рая

— К вашему вагону бегут опера и менты.

Так оно и было. У всех выходящих из шестого вагона проверяли паспорта, интересуясь только фамилиями. Это они проверяли, вернулся ли я в Москву с кинофестиваля… А вы говорите «Пушкин»… Какой там Пушкин…

Comme il faut

В один прекрасный день, сидя в тюрьме, я прочитал в газете, что Валерий Гергиев поставил в Мариинке все оперы «Кольца Нибелунгов». «Когда выйду, схожу в Мариинский театр», — подумал я.

Но когда вышел, то в Мариинский театр не попал. Я вышел условно-досрочно, и любое мое передвижение по территории страны, в том числе и в Петербург, являлось сложнейшей операцией. Нужно было отпрашиваться у московских ментов, переполошились бы московское и питерское управления ФСБ… Но оперу я все-таки послушал, и где бы вы думали? В самом Кремлевском Дворце: устроители фестиваля «Золотая маска» прислали мне приглашение на «Аиду» Верди. Выйдя из тюрьмы, точнее, из лагеря, посетить Кремлевский Дворец и прослушать «Аиду» Верди — это по-джентльменски, это comme il faut, это стильно. В приподнятом настроении я отправился через Александровский сад к той кремлевской башне, которая ведет к Кремлевскому Дворцу. Ну, разумеется, со мной были три охранника — товарищи по партии. Устроительница фестиваля вручила нам билеты, и мы вошли под своды башни. Во мне уже звучала музыка Верди. Я был в костюме, при галстуке, в белой рубашке соответственно опере: «Аиду» следует слушать как минимум в белой рубашке. Хорошо бы еще смокинг и лаковые туфли, но смокинг давно, еще до посадки, стал мне мал, а туфли износились.

Как только оперативники заметили меня и мой небольшой отряд, по лицам их пробежала бурная тревога, как при появлении Радамеса, явившегося во дворец фараона прямо с битвы. Они, клянусь, побледнели, извлекли все дружно свои мобильные телефоны и зазвонили по ним, профессионально отвернувшись от нас, чтоб мы не могли прочесть по губам и видеть их тревогу. Двое срочно зазвонили по висящим на стене башни служебным телефонам… Когда я толкал туловищем турникет, отделяющий меня от металлоискателя, оперативники уже получили указания. Они стали подчеркнуто вежливы, все как один. Меня ни в коем случае не ощупали, попросив лишь вынуть ключи и мобильник. Зато ребят проверили основательно.

В Кремлевском Дворце нас уже встречали. Когда мы посетили туалет, то нас ожидали, пока мы выйдем… Опера началась с опозданием, а опера расселись вокруг нас по периметру и терпеливо ждали. Было такое тревожное ожидание, какое бывает только перед началом большой оперы. По четырехтысячному залу бродили такие сквознячки, сугубо театральные. И вот она… музыка. Дирижировал Теодор Курентзис. Сцена огромная… Единственное, что меня немного покоробило — Спектакль оказался ревизионистским. Вместо Древнего Египта фараонов — некая полуфашистская республика в Италии, что-то вроде «Сало, или 120 дней Содома» Пазолини. Радамес ходил по сцене в салатовом комбинезоне, а его воины — с бутафорскими автоматами. Но музыку-то, музыку Верди никто не отменял! Спектакль Новосибирского театра в постановке не то поляка, не то литовца Некрошюса произвел грандиозное впечатление. На огромной сцене все выглядело монументально…

Я вспомнил Саратовский централ, полное отсутствие перспективы и горизонта, и глаза мои чуть защипало. Сбылась мечта заключенного. И довольно быстро. Если бы она сбылась через четырнадцать лет, как хотел прокурор, я бы испытал удовольствие? Да, но в том случае я бы рыдал, наверное, хотя и не умею рыдать.

Вопреки моей незаслуженной репутации якобы хулигана и грубияна, я люблю ходить в оперу и балет. Моя мама таскала меня на спектакли в таком нежном возрасте, когда еще дети не ходят в детсад. Однажды мама притащила меня в Театр оперы и балета (дело было в городе Харькове) на премьеру балета «Красный мак». Думаю, мне было от четырех до шести лет от роду. Отчетливо помню запах свежих декораций — запах краски и столярного клея, полюбившийся мне с тех пор театральный сквознячок и сцену, в которой я поучаствовал. Советский корабль пришел в китайский порт. На декорациях вдали стоял корабль, от моря в сторону была нарисована желтая река, а на берегу ее, спиной к нам, зрителям, сидел с удочкой в руке советский моряк. Ловил рыбу. Однако, видимый нам, зрителям, но невидимый моряку, сзади к нему подползал с ножом в руках реакционный китаец. Весь зал сидел и молча наблюдал, как должно будет свершиться убийство. Тревожная музыка нагнетала обстановку и не оставляла сомнений в исходе.

— Мама, — я дернул мать за платье, — мама, он убьет нашего моряка!

— Сиди тихо, — сказала мать, — смотри… спектакль.

Ну уж нет, раз взрослым была безразлична судьба нашего моряка, я не мог молчать. Я заорал что было мочи (вот не помню, что именно заорал, может быть, «Обернись!» или «Берегись!») и бросился к сцене. Мать за мной. Это был первый в моей жизни публичный скандал. Мать потом сказала:

— Я готова была сквозь землю провалиться из-за тебя, Эдик!