Дети гламурного рая

Однако в перерыве ко мне подходили военные, их в те годы было много, и жали мне руку. А матери сказали, что она правильного сына вырастила, патриота.

Такой вот был мой дебют в театральном мире. А потом где я только не был! Я был, например, на премьере «Дракулы» в театре на Бродвее в конце семидесятых. Вот так! Еще я был на Бродвее на премьере какого-то спектакля, тоже в семидесятые годы, там играла бывшая модель Твигги, толстая, только название спектакля забыл, правда… Там еще самолет настоящий на сцене был, как через тридцать лет в несчастном трагическом «Норд-Осте»…

В перерыв я пошел и выпил коньяк в буфете Большого Кремлевского Дворца. Ребятам нельзя: они на службе, потому пили кофе, а я — коньяк, хотя и не люблю его, по мне, так лучше водка и виски, коньяк же сладковат. Но коньяк — в Кремлевском Дворце, а спектакль идет «Аида», это comme il faut!

Я представил себе, как рассказываю в своей камере в третьем корпусе Саратовского централа мою историю посещения оперы «Аида» с дирижером Теодором Курентзисом (и Теодор — стильно!) и как в восторге — они и верят, и не верят — сияли бы глаза сокамерников!

Там в буфете вокруг стояли опера. Чтобы позлить их, я заказал еще один двойной коньяк. И выпил за Верди, за Аиду, за Курентзиса и за обитателей третьего корпуса Саратовского централа.

Comme il faut…

Дневник театрала и кинозрителя

Моя любимая женщина Катя Волкова — актриса. С ее появлением в моей жизни я стал чаще ходить в театр и в кино. Поэтому остановлюсь на одном спектакле и двух фильмах, которые я просмотрел — среди прочих.

Еще не стаял снег, когда я с тремя товарищами пошел на спектакль «Братья и сестры» — пьеса Федора Абрамова в театре им. Чехова, что в Камергерском переулке. Сумели мы отсидеть только первое действие. Поставленный впервые двадцать лет назад режиссером Додиным, спектакль выглядел банально и раздражал неправдой. Главного героя (по пьесе он — юноша допризывного возраста) играл вполне животастый актер, переваливший за тридцатник. По ходу спектакля он несколько раз обнажался, и демонстрация отнюдь не юношеского тела была просто неприятна.

Этот же герой привозит в деревню буханку хлеба, и персонажи пьесы — дети и женщины — умиляются этой буханке, делая вид, что забыли, как хлеб выглядит. Это в сибирской-то деревне, за тысячи километров от фронта! Не то Федор Абрамов, писатель-деревенщик, исказил действительность, не то режиссер слишком пристально остановился на этом хлебе. Ретроспектакль продемонстрировал женщин в различной степени деградации и одержимости похотью. Все они как бы из последних сил выбиваются, кормят якобы страну, а сами досыта не едят. Опять-таки невероятным для привольной Сибири выглядит то, что праздник с самогоном и вареной картошкой для них — исключительная возможность полакомиться картохой. Изображая якобы натуралистически деревенскую жизнь, спектакль Додина на самом деле — фантастическая, небывалая история. Начинается она с опереточной сцены возвращения в деревню животастого подростка с отрезом ситца в горошек и с радости сестер, брата и матери животастого по поводу ситца. Вся пьеса может представлять интерес лишь для иностранца, интересующегося жизнью фольклорных «рюсски мужик и баба с рюсски душой». Тягомотина банальная, лубок. Времени было жалко. Лучше бы по снегу по Москве походили.