Дети горчичного рая

Робинсон вспыхнул и повернулся к Джорджу Монтье. Музыкант положил пальцы на клавиши рояля и, казалось, только ждал знака, чтобы начать. Певец слегка кивнул – не то слушателям, не то аккомпаниатору. Торжественный аккорд прозвучал над залом, и вмиг стихли даже те, кто готов был кричать и бесноваться от злобы. Это была незнакомая американцам широкая мелодия, и только один мистер Ричардсон во всем зале знал, что это за музыка. Джим Робинсон запел, но эта песня была совсем не похожа на тоскливый негритянский гимн.

От края и до края,
От моря и до моря… –

пел Джим Робинсон на незнакомом людям языке. Песня росла, разливалась, взлетала вверх, как гордая большая птица, и парила над залом торжественно и важно. Голос певца крепнул и расширялся. И перед слушателем возникала необозримая страна, слепящий блеск моря, сухой запах хлебов и солнечные дороги, по которым так хорошо шагается летним утром. Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то счастливым, уверенным и крепким, так что каждому хотелось выпрямиться и расправить плечи, поднять голову и смелым взором окинуть мир. Джим Робинсон смотрел в зал, но, видимо, забыл в это мгновение обо всем.

Едва только замер последний звук, едва успели пальцы Джорджа Монтье соскользнуть с клавиш рояля, как в зале закричали сотни голосов:

– Речь! Речь! Скажите слово!

– Правду! Скажите правду! – надрывались другие.

Встал какой-то парень в синем комбинезоне, приставил руки ко рту, как рупор:

– Робинсон, скажите нам, чего нам ждать: атомной бомбы или мира?

– Долой! Долой! – завыли его соседи.

Парень получил удар в бок и упал на скамейку. Певец обвел глазами весь бурлящий, гудящий зал. Сотни лиц – белых, черных, коричневых – просительно тянулись к нему, вынуждали его говорить.

– Друзья мои, – сказал он своим глубоким, мощным голосом, – друзья мои, я только что был на Всемирном конгрессе сторонников мира…

Тишина встала над залом. Люди замерли, не сводя глаз с оратора, с его высокой, чуть усталой фигуры.

– Нас пугают красной опасностью, чтобы заставить взяться за оружие! Но люди не хотят войны. Все нации, все цвета кожи были представлены на этом конгрессе. Город напоминал в эти дни гигантский лагерь, где собрались бойцы всех прежних войн, для того чтобы добиться на земле прочного мира. И мы знаем теперь: судьба наших детей и судьба культуры зависят сейчас от того, сможем ли мы отстоять мир… Друзья мои! Я проехал много городов, я был в России… Русские отстроили разрушенные города, возвели в Москве величественное здание университета, они сажают леса, роют каналы для орошения и украшают свои города новыми садами вместо сожженных фашистами… И ни один человек в России не говорит о войне. Это огромная, могучая, мирная страна, которая хочет спокойно воспитывать своих детей и строить свои города… – Джим Робинсон провел рукой по волосам. – А что делают враги мира? Эти люди заключают военные союзы, которые могут привести только к войне.

– Замолчи, грязный негр! – заорали несколько человек откуда-то сверху, но тотчас же смолкли.

Джим продолжал, как будто не слышал этих выкриков:

– Они говорят высокие слова о расовом равенстве, а сами обливают негров бензином и сажают их на электрический стул только за то, что негр осмелился хоть в чем-нибудь уподобиться белому. Они борются с фашизмом – и набирают дивизии из бывших эсэсовцев. Они говорят о предательском нападении фашистов, а сами готовят такое же нападение. Они говорят о советском блоке, а сами создают военные блоки. Вы, рабочие, разве не знаете; как готовят ваши хозяева на заводах орудия и бомбардировщики, как готовят они атомные бомбы!

– Знаем! Знаем! – единым выкриком отвечал зал.

Шум и волнение всё возрастали. Теперь уже только передние ряды могли явственно слышать то, что говорит певец.

Громадный детина в черном, наглухо застегнутом пиджаке внезапно вскарабкался на сцену и направился к певцу, угрожающе размахивая кулаками:

– Сию минуту замолчите и выметайтесь отсюда, не то мы разнесем к черту весь этот сарай и вас заодно!

– Долой негра! Заткни ему глотку, Билл! – подхватили несколько голосов из зала.

Со всех сторон раздались негодующие возгласы. Грозный гул потряс «Колорадо».

Джим Робинсон смерил ледяным взглядом детину:

– Мы продолжаем концерт, приятель. Будьте добры очистить сцену.

– Ничего подобного! Мы больше не разрешаем вам выступать, – объявил тот, – Сказано вам: убирайтесь отсюда, пока целы!

Где-то в зале оглушительно засвистели полицейские свистки. Снаружи им ответили сирены полицейских автомобилей. Над головами замелькали дубинки.

Внезапно вспыхнул спрятанный в углу большой прожектор. Руки, головы, свирепые лица, дубинки, раздающие направо и налево удары, – все осветилось нестерпимо ярко.

На подмостки вскочили несколько дюжих парней, но на помощь Джиму и Джорджу Монтье уже подоспели белые и черные друзья. Квинси, Беннет, Гирич, Ричардсон, даже старый дядя Пост, точно стеной, окружили певца, готовые выдержать любой натиск.

В зале шло уже настоящее побоище, в котором пока принимали участие только дубинки да кулаки.