Дети города-героя[сборник 1974]

Иногда мы даже шутили. Кто-нибудь из нас начинал: «Крупинка за крупинкой…» Другая подхватывала: «…гоняется…», и тоненький детский голосок заканчивал: «…с дубинкой!» Даже такого супа мы обязательно тарелку оставляли «на гостя». На случай, если нас придет навестить кто-нибудь из родных или друзей. Если никто не приходил, эту тарелку супа мы делили и съедали за ужином. Так тетя Надя учила нас думать не только о себе, но заботиться и о других, быть человечными.

Мне повезло. Я жила среди душевных и сильных людей. Может быть, поэтому больше вспоминаются из тех лет и поступки и люди хорошие.

Дом наш был на Социалистической улице. На углу Социалистической и Загородного проспекта находился хлебный магазин. Сейчас там овощной. Раз пришла я за хлебом. Народу уже было много, и я оказалась у самых дверей. Вдруг вижу: в магазин вошла девочка лет семи-восьми с виду, очень худенькая и бледненькая. Под глазами у нее темнели круги, а ноги были такие тоненькие, что она качалась на них. Чтобы не упасть, она прислонилась спиной к стене и робко-робко протянула навстречу выходящим людям свою маленькую руку. Люди, проходившие мимо, клали в эту ручонку довесочки от своего пайка. Но девочка не сунула хлеб в рот, она прижала его к груди. Это было удивительно. К ней подошли девушка, вероятно комсомолка, и мужчина. Оказалось, что у девочки умерла мама, а дома маленькая сестренка плачет и просит есть. И когда этому ребенку самому пришлось решать такой трудный жизненный вопрос — что делать? — она инстинктивно, сердцем своим, потянулась к людям, уверенная, что люди ей обязательно помогут. Она не ошиблась. Ей действительно помогли. Сестер устроили в детский дом.

В нашем дворе было не много ребят моего возраста. Подружилась я с Майей из квартиры напротив (Майя Исакова, что живет сейчас в Риге). С нею в паре мы дежурили у телефона в комнате МПВО, дежурили на чердаке. Посты школьников менялись через четыре часа, с восьми утра до восьми вечера. Особенно трудной была смена с четырех до восьми вечера. Уже было темно, на чердаке горели синие лампочки, одна у входа и одна у выхода.

До войны я была страшная трусиха. Темноты так боялась, что, когда бабушка посылала меня на кухню, я открывала из комнаты двери настежь и по лучу света неслась туда и обратно. А тут бойся — не бойся, надо обойти чердак. Чердак наш был длинный, в виде каре. Мы шли навстречу друг другу, встречались и снова расходились в обратном направлении до новой встречи. Идти темно, страшно. Надо осмотреть все углы, огромные ванны с водой. Ванны большие, только встав на цыпочки, можно заглянуть в них. Эти ванны надо было обойти и посмотреть, не спрятался ли за ними чужой человек. Ориентир держали по синей точке лампы над входом. Отказываться от дежурства и в голову не приходило.

Один раз днем, когда мы дежурили, началась тревога. Нас сразу же послали в бомбоубежище, а мальчишки ухитрились остаться на крыше. Была очень сильная бомбежка. Через некоторое время в убежище пришли двое мальчиков, я не помню сейчас их имена. Один из них, лет двенадцати-тринадцати, держал расплавленную зажигательную бомбу. Он был очень горд, — это была первая потушенная им зажигалка.

Другой случай, что мне запомнился, был очень неприятный. Я первый раз почувствовала приближение смерти. На город налетели бомбардировщики. Мы спустились в убежище. Я села на перекладину и прислонилась к бревну, что подпирало потолок. Вдруг над самой головой раздался такой ужасный, просто непередаваемый звук! Сердце даже сжалось. Летит бомба. Грохот… Тряхнуло так, что я подскочила на балке, а подпорка отошла со своего места сантиметров на десять. Оказалось, что через дом, на углу улиц Правды и Социалистической, упала бомба.

Не стану сейчас вспоминать только случаи трагические. На память приходит всякое. Например, как мы достали казеин, из которого делают пуговицы, жарили его на огне и ели. Как раз по двенадцать в сутки бегали в убежище, спали не раздеваясь и мечтали хоть раз выспаться. Вспоминаются и длинные, тревожные вечера, когда мы при свете коптилки или лампы без стекла, заправленной клопомором, читали. Я очень любила читать кулинарную книгу. Даже маме в письме написала: «Мамочка, я, наверное, буду поваром. Уж больно люблю читать кулинарную книгу». Поваром я не стала. И признаться, из всех домашних дел самое неприятное для меня — варить обед. Вместе, вслух, мы любили тогда читать Лермонтова — «Мцыри», «Демона», а тетя Надя вполголоса пыталась напевать: «И будешь ты царицей мира, подруга вечная моя!» И мы мечтали. Мечтали о том времени, когда кончится война, будут работать театры, мы будем ходить и слушать музыку…

Подвиг Ленинграда не в том, что люди умирали на голодном пайке. Это его трагедия. Подвиг Ленинграда в том, что люди находили в себе силы мечтать, работать, помогать слабым, учить детей. Сила Ленинграда была в том, что даже маленькие дети были мужественными людьми, как их родители и старшие товарищи.

Пешком в Ораниенбаум