Дети Грозы

И отовсюду, со всех концов земли, к ней, владычице, стекалась магия — сладкая и пряная, пьяная и веселая мощь — по ее слову воздвигались горы и поворачивались реки…

Голова кружилась, весь мир умещался на ладони…

— Бери, — рыжеволосый мальчик с бездонно-черными глазами протягивал ей круглый камушек. — Ты же любишь играть.

Рука сама тянулась взять — и один камешек, и второй… их так много на этом берегу, их приносят волны чернильного океана… и девочка в стороне, что улыбается так грустно — пусть она тоже играет! Давайте бросать камешки…

Но рука застыла на полпути, чуть не дотянувшись до мальчишеской ладони. Что-то не пускало. Тянуло… злило — что-то посмело помешать! Ей, всемогущей колдунье?!

— Шу! — в шипении темного прибоя послышалось имя. — Шу?! — И голос такой странно-знакомый… и почему-то больно, и пусто, и словно слезы в горле…

Мальчик с камешками в ладони подернулся рябью, словно отражение в озере. Задрожал, расплылся — и вместо него Шу увидела себя. Но… нет! Она — не такая! Это демоническое существо, костлявое, одетое лишь в магические вихри, с безумным лиловым светом в глазах, с седыми космами-тучами, с руками-молниями… Светлая, как же страшно!

Стрррашно! — отозвался рыком ураган, бросил в глаза горсть белого песка, ослепил. Шу зажмурилась и тут же почувствовала, как ее снова несет, крутит, швыряет в водовороте… от кружения и тряски мысли вылетали из головы, казалось, сейчас вылетит само её имя — и смерч выбросит её на неведомый берег беспамятной сломанной куклой. Она хотела ухватиться за что-нибудь. Открыла глаза — но не увидели ничего, кроме красковорота. Она растворялась в мельтешении, и даже сквозь зажмуренные веки видела цвета, смешанные прихотливыми полосами и пятнами, слизывающие шершавыми языками плоть и память…

Белый. Черный. Белый песок, черное небо. Черный океан, белое солнце. Или наоборот — она не понимала, чем белое отличается от черного. Не помнила. Не чувствовала — ни себя, ни песка, ни океана. Она была пустотой, и внутри нее выли бураны — или она сама была бураном, и неслась сквозь пустоту…

— Шшу… — набегали волны на песок.

Ей казалось, что в этом звуке должен быть смысл. Какой? И что такое смысл? Может быть — боль? Вот это, что кажется единственно неподвижным и твердым в ускользающей пустоте? Боль, как точка в бесконечности?..

— Точка… точка преломления, — шепнуло море. — Боль, Шшу… — откатилось, замерло…

Она схватилась за эту точку, за боль. Заглянула в нее — и пустота раскололась от усилий. Забликовала точками-отражениями, словно о волны разбилось солнце, такое легкое, что океану не утянуть на дно. В каждой точке сиял кусочек цвета: синего, голубого, лилового. Каждый кусочек звал, манил — теплом или прохладой, шершавостью или гладкостью… сотней, тысячью ощущений. Хотелось собрать их все, почувствовать каждое, насладиться отличием бытия от пустоты.

— Шу… — навязчиво шумело в ушах. И так же навязчиво болела рука…

Резкая вспышка боли смяла сверкающий океан и бросила Шу в лицо: «Вспомни!» — голосом, от которого стало горько и сладко, и все кусочки собрались и сложились в знакомые, когда-то понятные знаки.

Жизнь. Сила. Власть. Разум. Знание. И еще один, тоже знакомый — до боли знакомый знак. Шу силилась вспомнить, понять. Вглядывалась в золотистое мерцание до рези в глазах, сжимала виски до радужных пятен, танцующих эста-ри-касту…

Снова помогло море.

— Шу… шу… — пенился прибой, оставляя на песке следы, словно от лап большой кошки. Щекотал босые ноги теплой бирюзой, пускал в глаза золотые зайчики.

Вспомнила голос, родной и драгоценный. Слово — любовь. Шепнула: «люблю…». Покатала на языке — вкусное, шелковое, как жемчужина. Повторила: «люблю!» — и океан отозвался: «Шшу! Очнись, вспомни! Шу, любимая…» Волны забурлили, взметая песок, плеснули в глаза, в рот, отняли дыхание. Лишь на миг: она не успела испугаться, как тот же голос произнес: «Не бойся себя, Шу. Не бойся — люби».

Любить? Слово-солнце, слово-тепло, слово-счастье… лишь поверить, понять и принять. Так просто, боги, как же это просто! — Шу смеялась от переполняющего счастья, подставляясь ласковым объятиям потоков, сама отвечала им — нежностью, любовью. Жмурилась от удовольствия, и казалось, океан мурлычет и трется, толкается пушистым лбом в ладонь…

Яркий луч пронзил волны и ослепил на миг. Встряхнув головой, Шу открыла глаза и встретилась взглядом с ясной бирюзой.

— Дайм, — она погладила звереныша, тот выгнулся и заурчал, горячо и щекотно.

Вокруг по-прежнему бурлил красковорот. Но теперь вся эта магия принадлежала ей. Её память, её род, её судьба. Ответственность: мир все так же лежал в ладони… мальчика? Или в её ладони? Издали послышался бой часов. Один, два… Шу насчитала десять ударов. Десять? О боги, время! Там же Дайм — и Рональд!